Туша

Елена Викторовна молчала, казалось силы покинули её и сейчас она была ни на что не способна. Внутри же этой женщины бесновалось что-то. В глазах её я видел недоумение и стыд, страх и боль, она жалела саму себя и никак не могла понять того, что происходит. Быть может она даже меня не замечала, хотя я стоял в нескольких метрах от Елены Викторовны, наблюдая за её страданиями. Я и думать перестал о том, что все это могло быть сыгранной кем-то комедией. Она мучилась, по-настоящему мучилась и в том для меня была какая-то отрада.

Я вышел, оставив её наедине с куклой-двойником. В другой комнате, принадлежащей её мужу, я тоже наткнулся на огромную тушу, распластанную на полу, пребывающую правда еще в бессознательном состоянии. В центре этой комнаты, под самым потолком, перекинутая через люстру висела петля, в которой болталась кукла. Стены тут, так же, как и в покоях Елены Викторовны, были завешаны фотографиями, на которых правда был запечатлен один лишь Петр Александрович, её муж.

Если бы они так сильно не любили самих себя, то я верно бы откатил эту бездыханную тушу в комнату к Елене Викторовне, но это бы её лишь обрадовало. Она бы увидела, что есть кто-то, кому намного хуже, и от этого знания ей стало бы легче. Противоположного добился бы я избавившись от этого тела, чтобы Елена Викторовна если она вдруг научится ходить или хотя бы ползать не имела возможности наткнуться на него. Но я был так слаб еще, собственный вес с трудом носил.

Взяв в руки подушку, валявшуюся тут же на полу и полностью закрыв ей лицо Петра Александровича, приставил я лезвие ножа к его горлу. А что если за мной следят, и за этот шаг мне придется понести самое чудовищное наказание?

Я сделал аккуратный надрез, со всей силы надавливая на подушку. Петр Александрович даже не шелохнулся. Уж не мертв ли он? Окровавленной рукой на запястье я нащупал пульс. Бьется. Удар, удар, так деловито с какой-то поразительной размеренностью, а затем тишина, он умер. И никто вслед за этим не появился, никто за мной не наблюдал, я убил человека и ничего за этим не последовало.

Разрезав тело Петра Александровича на части, я одну за одной выкинул их в окно, оставив на всякий случай ногу. Весь пол был залит кровью, и мне какое-то время пришлось поползать на четвереньках с тряпкой в руках, прежде чем следы преступления были убраны.

— Где он? — спросила Елена Викторовна после того как я вернулся в её комнату.

— О ком вы? О том мужчине, чьими фотографиями увешаны стены соседней комнаты? Я его не видел, здесь кроме вас нет никого.

— А кукла, откуда здесь кукла? Это вы её принесли? Признавайтесь, это ваших рук дело?! — она готова была закричать от злобы.

— Нет, она лежала в подъезде, а уж кто её оставил, я не знаю, в моей квартире точно такая же валяется, только с моим лицом.

— Вы верно шутите, издеваетесь надо мной?! — она была раздражена — Да кому это вообще надо в каждую квартиру подбрасывать по кукле, в точности копирующих владельцев этих квартир. Это безумие какое-то!

— Я и сам об этом думал, но ни к чему так и не пришел. Не знаю кому все это нужно, но в комнате вашего мужа под самым потолком болтается манекен. Но самое удивительное, пожалуй, заключается в том, что все эти муляжи выглядят так, будто бы они наложили на себя руки.

— Это все ваших рук дело! Теперь я в этом уверена! — с какой-то необъяснимой радостью в голосе воскликнула она — Вы убили моего мужа! Убили, правда ведь? Я уверена, что убили, так убейте же и меня!

— Да не трогал я вашего мужа! Его здесь нет, понимаете?

— Вы же сами говорили, что сейчас все такие как мы с вами!

— Я предположил лишь, я не совсем уверен в этом. Откуда мне в самом деле знать? Другое дело почему мы вообще стали такими, вы помните что-нибудь?

— Я помню только то, что жизнь была прекрасна и для этого ничего не нужно было делать. Я спокойно себе валялась на диване и ничего не делала, дышала, смотрела куда-то и совершенно ни о чем не думала.

— Так может быть именно поэтому мы такие, как думаете?

— Сильно сомневаюсь, будь это так нас бы наверняка предупредили, уж кто-нибудь да сказал бы, что подобный режим вреден для организма.

— Да, пожалуй, вы правы.