Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

Поэту нравится, конечно, достоинство, сохранённое другом после стычки с великим князем. В его духе и такой общественный вызов, как переход в квартальные надзиратели, надворные судьи: ведь всего за полгода до того Пушкин объяснил свою просьбу об отставке так:

«О чём мне жалеть? О своей неудавшейся карьере? С этой мыслью я успел уже примириться… Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, ещё менее на его покровительство: по-моему, ничто так не бесчестит, как покровительство… На этот счёт у меня свои демократические предрассудки, вполне стоящие предрассудков аристократической гордости.

Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моём отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу-англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной. Единственное, чего я жажду, это —

независимости (слово неважное, да сама вещь хороша); с помощью мужества и упорства я в конце концов добьюсь её. Я уже поборол в себе отвращение к тому, чтобы писать стихи и продавать их, дабы существовать на это,— самый трудный шаг сделан. Если я ещё пишу по вольной прихоти вдохновения, то, написав стихи, я уже смотрю на них только как на товар по столько-то за штуку.— Не могу понять ужаса своих друзей (не очень-то знаю, кто они — эти мои друзья)».

Ужас некоторых близких по поводу литературной карьеры Пушкина — для поэта сродни тому ужасу, что испытывали друзья и родственники Пущина, узнав о переходе его на полицейскую или судебную должность.

«Демократические предрассудки, вполне стоящие предрассудков аристократической гордости». Пущин видит в новой службе место своей максимальной общественной полезности, Пушкин видит подобное же в своём литературном труде (и тут Пущин с ним абсолютно согласен!).

Поэт писал о своей чиновной карьере:

«Я сам заградил себе путь и выбрал другую цель. Ради бога, не думайте, чтоб я смотрел на стихотворство с детским тщеславием рифмача или как на отдохновение чувствительного человека: оно просто моё ремесло, отрасль частной промышленности, доставляющая мне пропитание и домашнюю независимость».

Пушкин не говорит в этом письме о своём общественном значении и т. п.,— но через год напишет «Пророка».

Тут пора задуматься о смысле сана, избранного Пущиным. Мы-то спустя полтора века хорошо знаем, что скрытой задачей переезда в Москву виднейшего декабриста, члена Северной думы, Ивана Пущина было оживление деятельности тайного общества во второй столице, создание московской управы. К началу 1825 годавокруг Пущина уже имелась небольшая активная группа. Позже, в феврале, один из директоров тайного общества — Оболенский приедет из Петербурга утверждать московскую управу и Пущина как её председателя…

Поэта дом опальный,О Пущин мой, ты первый посетил;Ты усладил изгнанья день печальный,Ты в день его Лицея превратил.

.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .Ты, освятив тобой избранный сан,Ему в очах общественного мненьяЗавоевал почтение граждан.

Пущин цитирует эти стихи, вписанные в «Тетрадь заветных сокровищ», которую вёл на каторге, в ссылке и после амнистии.