Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

«Напрасно Вы думаете, что я не мог услышать тех напевов, которые некогда соединяли нас. Добрые мои товарищи нашли возможность доставить мне приятные минуты. Они не поскучали разобрать всю музыку и спели. Н. Крюков заменил Малиновского и совершенно превзошёл его искусством и голосом. Яковлев нашёл соперника в Тютчеве и Свистунове».

Николай Крюков, Алексей Тютчев, Пётр Свистунов — видные деятели декабристских тайных обществ, уже десять лет томящиеся в казематах. Они не кончали Лицея и, может быть, никогда его и не видели, но они любят Пущина и хотят ему удружить.

«Вы спросите,— продолжает Иван Иванович,— где же взялись сопрано и альт? На это скромность моего доброго секретаря не позволяет мне сказать то, что бы я желал и что, поистине, я принимаю за незаслуженное мною внимание» (далее по-французски Мария Волконская прибавляет: «Как видите, речь идёт обо мне и Камилле Ивашевой, и должна Вас заверить, что это делалось с живым удовольствием»). Затем снова Пущин: «Вы согласитесь, почтенный друг, что эти звуки здесь имели для меня своего рода торжественность, настоящее с прошедшим необыкновенным образом сливалось; согласитесь также, что тюрьма имеет свою поэзию, счастлив тот, кто её понимает.— Вы скажете моим старым товарищам лицейским, что мысль об них всегда мне близка и что десять лет разлуки, а с иными и более, нисколько не изменили чувств к ним. Я не разлучаюсь, вопреки обстоятельствам, с теми, которые верны своему призванию и прежде всего — нашей дружбе. Вы лучше всякого другого можете судить об искренности такой привязанности. Кто, как Вы, после стольких лет вспомнит человека, которому мимоходом сделал столько добра, тот не понимает, чтобы время имело влияние на чувства, которые однажды потрясали душу. Я более Вас могу ценить это постоянство сердца, я окружён многими, которых оставили и близкие и родные; они вместе со мною наслаждаются Вашими письмами; и чувства Ваши должны быть очень истинны, чтобы ими, несмотря на собственное горе, доставить утешение и некоторым образом помирить с человечеством. Говоря Вам правду, я как будто упрекаю других, но это невольное чувство участия к другим при мысли Вашей дружбы ко мне».

За тысячи вёрст от Царского Села, за цепью охраны и стенами каземата — лицейская ситуация, лицейские воспоминания как бы воссозданы с помощью друзей и их жён.

С февраля по октябрь благодарственное письмо Пущина успело достигнуть столицы, попасть к своим…

Вечер двадцатипятилетия продолжается:

«4) Читали старинные протоколы, песни и прочие бумаги, хранящиеся в архиве лицейском у старосты Яковлева

5) Поминали лицейскую старину

6) Пели национальные песни

7) Пушкин начинал читать стихи на 25-летие Лицея, но всех стихов не припомнил и, кроме того, отозвался, что он их не докончил; но обещал докончить, списать и приобщить в оригинале к сегодняшнему протоколу.

Примечание: Собрались все в половине 5-го часа, разошлись в половине десятого».

Рассказывали также, будто Пушкин сорвался, подступили слёзы, и он не смог дочитать:

И мнится, очередь за мной,Зовёт меня мой Дельвиг милый…

Через шестнадцать дней начнётся дуэльная история, а через сто два дня Пушкин погибнет.

* * *

«Условясь с Пушкиным сойтись в кондитерской Вольфа, Данзас отправился сделать нужные приготовления. Наняв парные сани, он заехал в оружейный магазин Куракина за пистолетами, которые были уже выбраны Пушкиным заранее; пистолеты эти были совершенно схожи с пистолетами д’Аршиака. Уложив их в сани, Данзас приехал к Вольфу, где Пушкин уже ожидал его.

Было около 4-х часов».

Эти строки написал сам Данзас, говоря о себе в третьем лице. Лицейскому другу Косте Данзасу, Кабуду, приходится быть секундантом Пушкина, и правила чести не позволяют отказаться, а так хотелось бы… Рассказ Данзаса приведём полностью:

«Выпив стакан лимонаду или воды, Данзас не помнит, Пушкин вышел с ним из кондитерской; сели в сани и отправились по направлению к Троицкому мосту.

Бог весть, что думал Пушкин. По наружности он был покоен…