Твой восемнадцатый век. Прекрасен наш союз…

«Положительно, сибирская жизнь, та, на которую впоследствии мы были обречены в течение тридцати лет, если б и не вовсе иссушила его могучий талант, то далеко не дала бы ему возможности достичь того развития, которое, к несчастью, в другой сфере жизни несвоевременно было прервано.

Одним словом, в грустные минуты я утешал себя тем, что поэт не умирает и что Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех, умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных его творениях».

Кюхельбекер — за Байкалом, в лицейский день 19 октября 1837 года напишет поминанье:

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,Прекрасный, мощный, смелый, величавый,В средине поприща побед и славы,Исполненный несокрушимых сил!Блажен! лицо его всегда младое,

Сиянием бессмертия горя,Блестит, как солнце вечно золотое,Как первая эдемская заря.А я один средь чуждых мне людейСтою в ночи, беспомощный и хилый,Над страшной всех надежд моих могилой,Над мрачным гробом всех моих друзей.В тот гроб бездонный, молнией сраженный,Последний пал родимый мне поэт…

И вот опять Лицея день священный;Но уж и Пушкина меж вами нет!Не принесёт он новых песен вам,И с ним не затрепещут перси ваши;Не выпьет с вами он заздравной чаши;Он воспарил к заоблачным друзьям.Он ныне с нашим Дельвигом пирует;Он ныне с Грибоедовым моим;

По них, по них душа моя тоскует;Я жадно руки простираю к ним.

Замолк голос Пушкина.

С ним вместе погибли чудные замыслы, ненаписанные поэмы, незавершённая история Петра, неопубликованные повести, мемуары…

Рассказ о Пушкинском Лицее и лицеистах, продолжавшийся более четверти века, окончен…

И не окончен.

Друзья мои, прекрасен наш союз,Он

, как душа, неразделим и вечен…

Пошли лицейские годы и десятилетия без Пушкина.

Первые 18 лет

Самые тяжёлые… Время — душное, тусклое: вторая, самая жёсткая половина николаевского царствования.

О Пушкине говорили — «ему могло бы сейчас быть 40… 45… 50…».

В эту пору декабристы, осуждённые по самому суровому, первому разряду, выходят наконец на поселение — и среди них Большой Жанно. Теперь наконец он и «по закону» может писать письма собственной рукой,— из маленького сибирского городка Ялуторовска идут сотни посланий на волю и обратно, и среди них, конечно же, лицейские.

Замечательная переписка завязывается между ссыльнопоселенцем и контр-адмиралом Матюшкиным.

Не виделись уж скоро двадцать пять лет, но те, первые шесть лет, видно, покрепче четвертьвековой разлуки.

Адмирал одинок, грустен, к тому же приближается Крымская война, и он понимает, что флот не готов, но ничего не может переменить.