Твоё? Сделай сам

Единственное, что напоминало ему о прошлой жизни – это смартфон с набросками в черновике, которые он регулярно пополнял вне зависимости от степени алкогольного опьянения. Когда смартфон сел, он писал на чём придётся. Строчившиеся на листках буквы были его отдушиной, актом осознания действительности, запускающим процесс внутреннего очищения. Порой воображение совсем выходило из-под контроля, и окружающая его среда смешивалась с самыми смелыми желаниями и мечтами. В такие моменты бумага терпела на себе выдуманные героические поступки, резкие взлёты и падения, шокирующие откровенности жизни. Благо шаблоны были под рукой – образ жизни бродяг был полон неожиданностей. Большую опасность, например, представляла агрессивная молодёжь. Они налетали из-за угла в тёмное время суток. Зная, что бездомные не в состоянии дать сдачу, что в полицию бездомные не пойдут, шпана самоутверждалась, проверяя предел своих животных возможностей. Лес попал в такую переделку лишь однажды. Тогда их только лишь не долго избивали руками и ногами. Но Бомжо рассказывал, как засовывали петарды в карманы, как мочились прямо на лицо. После таких налётов Бомжо неделями не мог, да и не хотел высовывать нос из коллектора.

Бывало в коллектор заглядывали другие бродяги. Были среди них и профессиональные попрошайки – особый тип бродяг, нуждающийся во внимании больше остальных. Они настолько сильно нуждались во внимании, что готовы были унижаться ради одного случая на тысячу, когда добрый человек достанет бумажник и высыпет на ладонь сдачу, которая отягощала его карман. На пьянках в коллекторе они много говорили и испытывали высшее наслаждение, когда кто-нибудь их слушал и иногда поддерживал монолог.

Были среди них такие же, как Бомжо, сиделые, но угрюмые, совсем потерявшие вкус к жизни. В основном, они либо жаловались, либо проклинали. Но к какому бы типу не относились бродяги, надолго они не задерживались. Бомжо был против совместного проживания. Он говорил, что тогда начинаются разборки, шум, люди вызывают ментов.

“Здесь дуркуют по-своему. – Вещал Бомжо своим корешам за бутылкой спирта. – Помню, жили мы с пареньком вдвоём, бухали тоже. Он ночью взял и закрутил вентиль. Весь квартал без отопления оставил. Коммунальщики тогда орали так, что ой-ё-ёй! Люк заварили и больше делать нечего. С тех пор у меня правило: живу один. Разве што для него, – Бомжо кивнул в сторону Леса, – как говорится, человека из большой жизни, исключение сделал”. Это было и понятно: с появлением Леса коллектор преобразился, исчез гнилой запах. Отходы регулярно выносились наружу, туалет был строго в кустах, одежда стиралась, тела мылись.

Приходили и женщины. Чаще всех появлялась Малая. Та самая Малая из бара, которая столкнула Леса с лестницы. Её регулярно избивал муж. Успокоение она находила в выпивке и в компании, где её хотя бы не били. При этом она никогда не жаловалась и, даже наоборот, ставила мужа в пример для подражания. Лес не держал на неё зла за случай в баре, однако его раздражала привычка Малой обрезать конец слов. Он находил это вульгарным.

Однажды он сделал ей замечание, на что Малая сказала: “Мой муж бы тебе так ответил: “Василий Иваныч строит дивизию и делает объявление: “Внимание, дивизия. Сёдня будем грузить люминий.” Петька говорит: “Василий Иваныч, не люминий, а алюминий”. Василий Иваныч отвечает: “Дивизия, повторяю. Сегодня будем грузить люминий. А кто слишком грамотный, будет грузить чугуний.” И это не шутка. Он в реале заставил бы тебя грузить цветмет.” – смеялась Малая во весь разбитый рот.

В такие моменты Лес думал: “Господи, что я здесь делаю!”

Вспоминалась Радонька с её “please, don’t keep me friendly”, с её вежливыми отказами и интеллигентным поведением. Пьеса, по сути, одна и та же, но как по-разному исполнена! Он очень боялся, что ссора поставит крест на их дружбе.

На следующий день прошёл слух, что Малая загремела в больницу. Не обращая внимания на беременность, её в очередной раз до полусмерти избил муж. Лес с Бомжо решили незамедлительно навестить Малую. Они несли ей букет осенних полевых цветов и яблоки.