Ты мне веришь?

- Ты зря ржешь. Он может. Он ее обожает. Та еще принцесска. Все вокруг нее носятся. Сама палец о палец не ударит, ни с кем не разговаривает. Когда на улице дождь, охрана ее на руках выносит из дома. Упаси бог за такой волочиться. Всю кровь высосет. Они тут вообще все на упырей похожи. Гостей не приглашают. Только хозяин вечно разъезжает.

- А жена имеется?

- Погибла в автокатастрофе. Давно, наверное. В доме об этом никто не говорит.

Я пожал плечами и дальше работать. А сам на окно поглядываю. Жду, когда еще раз подойдет. Но она так и не подошла.

Зато ночь мою Анька-булочка скрасила. Чай с ликером принесла. Из барской кухни утащила. Я ее раздеваю, а перед глазами волосы золотистые развеваются, и кожа жемчужная блестит в полумраке. Легкость невесомая, прозрачная, как сон. Никогда красоты такой не видел. Чтоб все естественное и настолько совершенное. Подо мной девка стонет, а я сонату мысленно лунную слушаю и смотрю, как пальцы тонкие по клавиатуре мечутся. Страстные и нежные одновременно, и у меня внутри все переворачивается. Кончил. Опрокинулся на спину и глаза закрыл. Никогда раньше такого не бывало со мной, чтоб на женщине так заклинило с первого взгляда. Да на какой женщине? На девчонке. Сколько ей? Восемнадцать-двадцать?

Она выходила к окну каждый день. А я каждый день смотрел на нее. Это превратилось в ритуал. Странный немой ритуал. Ночью у меня в кровати Анна лежит мягкая, теплая, а я в семь утра уже там, на заднем дворе доски таскаю только ради того, чтобы капитанскую дочку увидеть и, если долго не подходит к окну, внутри все леденеть начинает. И в то же время понимаю, что сучка высокомерная ни разу не вышла и не заговорила со мной. Слишком хороша, видать, чтобы снизойти до холопа. Как-то не выдержал и после окончания работы сам в дом пробрался. На жилую сторону, куда ходить нельзя. Музыку издалека услышал и словно придурок загипнотизированный на нее пошел.

- Куда?! Совсем сдурел? Если увидит кто, завтра духу твоего здесь не будет.

- Не увидят. Я скоро. Ты мне со столовой ужин захвати.

А сам по коридору прокрался и у двери застыл, глядя, как она играет. Ее пальцы опускаются на клавиши, а я вздрагиваю так, если бы они моей кожи касались. И сам понять не могу, что за дьявольщина со мной происходит. Никогда такого не было, чтоб настолько крышу снесло от одних только взглядов. Подошел к ней сзади, любуясь собранными на макушке волосами и тонкой шеей. Протянул руку, затем другую и вместе с ней начал играть. Вздрогнула, шумно выдохнула. Я на ее пальцы смотрю, а она на мои, а потом в глаза друг другу через зеркальную крышку фортепиано. И ничего более эротичного в моей жизни никогда не случалось, чем наши руки, мечущиеся по черно-белым аккордам в унисон, как тела, которые слились в примитивном танце любви. Доиграли. И я хотел до кисти ее дотронуться, но она вскочила и шарахнулась от меня, как от прокаженного. Глаза огромные еще шире распахнулись, тяжело дышит, губы приоткрыты, и жилка на нежной шее пульсирует, а мне взвыть хочется от ее красоты. Губами в жилку эту впиться, сдавить ее талию и шумно втянуть сумасводящий запах молочной кожи и воздушных, как золотистое облако, волос. Лиза прочь бросилась из залы, а я заколку ее с пола поднял и с такой силой пальцами сдавил, что проколол их на хрен. И боли не чувствую, только кровь на ковер капнула. А меня все еще потряхивает от возбуждения дикого.

Слишком грязный, значит, для хозяйской дочки, чтоб дать до руки дотронуться. Обратно к себе шел злой, как псина голодная. Аньку все ночь трахал как заведенный, а сам на заколку, лежащую на комоде, смотрел и представлял, как эта принцесса подо мной лежит, распахнув стройные ноги и запрокинув ослепительно красивое лицо, стонет мое имя. А на следующий день слово себе дал, что на окна ее не посмотрю. Детский сад какой-то. Пятнадцатый век, мать вашу. Гляделки. И ни хрена я не выдерживал. От невыносимого желания ее увидеть руки дрожали и все тело ломало.

- Капитанская дочка к окошку подошла. Не посмотришь на нее? Красивая дрянь. Для тебя, видать, вырядилась. Как на концерт.

- Не посмотрю, - рыкнул я.