Тыл-фронт

— Мужичище! — радостно, как во сне, буркнул он, рыская взглядом по берегу. Но кроме какого-то низкорослого, глубоко забравшегося в зимнюю военную форму японца, никого не нашел.

— Разве можно в такую минуту кричать? Чуть не утопил!.. Какой ветер вас загнал сюда?

Федорчук по-медвежьи сгреб майора и поцеловал в щеку.

— Раньше и не замечал, что вы так целоваться любите! — довольно пошутил Рощин.

— Ну и хлопец вы! — любуясь Рощиным, воскликнул Федорчук. — Простудитесь.

— Ерунда! С чем прибыли?

— Та прибув… — неопределенно промычал Федорчук. — Така ситуация, значит… Приказали Георгий Владимирович, свет-батюшка генерал, значит… если што, сдать в комендатуру…

— Меня? — остолбенел Рощин.

— Та не!.. Он-де! — кивнул головой старшина в сторону японца.

— Этого японца? — чувствуя навалившееся отупение, машинально переспросил майор.

— Японку! — засмеялся Федорчук.

Какая-то интуитивная вспышка сознания озарила Рощина. Рванувшись к «японке», он сорвал глубоко надвинутую лохматую шапку.

— Варенька, — прошептал Анатолий и задохнулся в поднятом воротнике Варенькиной шубы.

— Дипломатия! — крутнул головой Кондрат Денисович и отвернулся.

* * *

Зина попала в Хабаровск за несколько дней до Октябрьских торжеств. В госпитале за это время мало что изменилось, в жизни — многое. Совершенно неожиданно для нее в общежитии медработников оказалась Клавдия. Она за это время похудела, подурнела и притихла.

— Что с тобой? — невольно воскликнула Зина.

Вместо ответа Клавдия крепко обняла Зину и расплакалась. Потом рассказала все о Бурлове.

— За все время ни одного письма!.. — грустно заключила она. Но под 7 ноября на торжественном собрании счастье наградило Клавдию. Сначала был доклад первый послевоенный. Он показался до обидного коротким. После начальник госпиталя выложил на стол стопку бумажек, придавил их рукой и взглянул в притихший зал.

— Это все вам! — объявил он голосом, в котором соединилось все прошлое: трудное, скорбное, незабываемое. — Все вам, ратные труженицы! Здесь сто тридцать шесть телеграмм от тех, кого вы возвратили в Жизнь! Я прочту одну, первопопавшуюся… Вот… «Желаю счастья, которым наполнен в этот день сам, благодаря вашим заботам. Гуров». Вторую прочту по просьбе отправителя: «Передайте мою настоящую любовь Клаве Огурцовой зпт нетерпением жду, целую тчк. Благодарен всему коллективу. Бурлов». В таких случаях, как говорят, комментарии излишни. Скажу одно: гордитесь этим!..

Клавдии стало душно. Она задохнулась, закрыла лицо руками и тихо заплакала. Заплакала от счастья и гордости теперь за ее человека — Федора Ильича.

— К чему же, Клава? — склонилась к ней Зина и, должно быть, первый раз в жизни поняла пропасть между большим счастьем и горем.

— Ой, Зинка! Мне тебя нужно утешать! — обняла ее Клавдия. Взглянув на следивших за ними подруг, горячо воскликнула: — Девочки, родные! Спасибо за все, за все!

* * *

После отъезда Клавдии Зина еще острее почувствовала одиночество. Чтобы не оставаться наедине со своими мыслями, забыться, она охотно подменяла подруг на дежурстве, оставалась работать в праздничные дни, просиживала ночи в палате тяжелобольных.

Под Новый год Зина с утра дежурила в проходной, принимая подарки и письма от горожан для больных. В этом году их было особенно много. В корпусе она появилась только к вечеру с пачкой писем и большим свертком.

В ее палате было тихо. Высокий, худой капитан вполголоса читал «Хождение по мукам».

— Жаворонок прилетел! — объявил он, заметив Зину. — Моя миссия окончена. Много, сестренка, пожертвований собрала для страждущих воинов?

— На целый год хватит!

В палате послышались оживленные голоса.

— Письмецо есть?

— Мою записку передали?

— Товарищи! Кахетинское — довоенное!

— Это не всем, не всем! Кому Виталий Корнеевич прописал.

— Прочитайте, Зина, Толстого.

Из дальнего угла палаты неожиданно донесся медленный бредовый разговор:

— Я вам… спою. Спою! — запел глухо, задыхаясь: — По диким… степям Забайкалья… где золото роют в горах… — Безумство храбрых… — вдруг выкрикнул громко, запальчиво.

— Что это? — даже вздрогнула Зина от неожиданности.

— Троих новичков перевели из пятого корпуса, там паровое что-то забарахлило, — пояснил высокий капитан. — Днем был в сознании, к вечеру сдал. Кофеин вводили.

Зина подошла к раненому.

Тот лежал на спине, раскинув безжизненно руки вдоль тела. Его голову и шею плотно окутывали бинты, на лице они оставляли только пугающую щель для носа и рта. Его иссиня-бледные губы сейчас что-то шептали.

— Девушка, наши пришли? — низко склонившись к нему, расслышала Зина.

Этот глухой шепот напомнил ей что-то родное, близкое, что она искала все эти долгие и трудные месяцы.

— Успокойся, родной! — быстро проговорила Зина, прощупывая пульс на его восковой, безвольной руке. — Успокойся!

Ей показалось, что рука раненого слегка вздрогнула, пальцы беспокойно зашевелились, словно разыскивая что-то утерянное.

Раненый затих.

Зина опустилась на табуретку. Помедлив, взяла книгу.