Тысяча акров

Когда девочки уснули, я тоже легла, но мне не спалось. Поворочавшись, я встала и пошла к телефону. Набрала адресное бюро Ванкувера, спросила, зарегистрирован ли у них некий Джесс Кларк. Человек с таким именем нашелся, и для звонка было еще не поздно, учитывая разницу во времени. Я набрала номер. Меня опять била дрожь, пришлось завернуться в одеяло. На пятый гудок трубку сняли, ответил мужской голос с американским акцентом. Я спросила, тот ли это Джесс Кларк, который жил однажды в Айове. Мне сказали, что нет, хотя голос показался знакомым. На заднем плане слышался детский плач.

Я не могла найти ни одну кровать в доме Роуз – в отцовском доме, – где получилось бы уснуть. В конце концов, измучившись, в три часа ночи я забылась сном на белом диване в гостиной. На улице начался дождь, он вошел в мои сны: мнилось, пропитавшись водой, ложе вспучилось и разбухло – и на нем я боролась с кем-то, чьего лица не разглядеть.

На следующий день, прямо с утра, я опять поехала к Роуз в больницу. Она сидела на кровати и ела лаймовое желе. Подбородок ее заострился, шея иссохла, но было очевидно, что сегодня сила жизни увереннее бьется в этом исхудавшем теле.

– Девочки хотят знать, когда ты вернешься домой, – сказала я.

– Через пару дней.

– Я привезу их сегодня сюда после школы.

– Дорога неблизкая.

– Они хотят тебя навестить.

Она пожала плечами и продолжила поглощать желе.

– Девочки все знают, – наконец оторвалась она. – Я ничего не скрывала от них, как наша мать. Сразу объяснила – еще в июле, как только поняла, что со мной происходит.

Голос ее хоть и был слабым, но звучал абсолютно твердо. Даже близкая смерть не могла пошатнуть ее уверенности в себе. Меня захлестнула злоба, копившаяся все эти годы, но я сдержалась и сказала как можно спокойнее:

– Я очень рада.

Она весело улыбнулась. Я не смогла устоять.

– Как тебе удается все так ловко улаживать?! – воскликнула я. И не сдержалась: – Даже теперь умудряешься всеми командовать!

Ее тонкие жилистые руки, вытянутые вдоль тела, лежали поверх больничного зеленого одеяла. Я заметила, как кисти ее расправились, сделавшись похожими на паутину, сжались в кулаки и расправились снова, будто пронзенные болью, только она этой боли словно не чувствовала, как и тогда, когда боролась с первой опухолью. Помню, как мне казалось, что она существует отдельно от своего тела, вне его.

– Думаешь, как бы меня задеть? – спросила она.

– Возможно.

– Все еще воюешь из-за мужчины?

– Из-за Джесса?

– Если это тот мужчина, из-за которого ты со мной воюешь…

– Больше, чем его, я, пожалуй, никого не любила. Только о нем и думала, даже о Тае забывала.

– Это потому, что ты с ним мало спала. И не жила вместе. Иначе бы быстро пресытилась.

– А ты пресытилась?

– Почти. Это был свет в конце тоннеля. К лету он бы мне точно осточертел.

– Спасибо, – бросила я, имея в виду «заткнись!», но она продолжала:

– Ты бы знала, как мы жили. Не больше трех яиц в неделю, и только сваренные без скорлупы и поданные на подрумяненном, но не зажаренном пшеничном тосте. Овсянка грубого помола из определенного органического магазинчика в Сан-Франциско. Чай из женьшеня три раза в день. Обязательная медитация на рассвете. Если мы накануне не находили в газете точное – до минуты! – время восхода солнца, он ходил озабоченный целый день. Потом надо было пересчитать время из газеты для нашей фермы, а там разница-то меньше минуты.

– Он очень добрый. За это можно многое простить.

– Тай гораздо добрее. Ты бы с Джессом не ужилась, – заявила она и глянула на меня. – Ты думаешь о нем слишком хорошо, Джинни, а на самом деле он очень эгоистичный и расчетливый.

– А ты думаешь о нем слишком плохо. На самом деле он очень добрый и… искренний.

Мы смотрели друг на друга с вызовом. Долго смотрели. Наконец Роуз подняла руку в паутине вен и убрала со лба жидкие, коротко остриженные волосы. Это напомнило ей о болезни.

– То есть ты имеешь в виду, – проговорила она, – что он бы любил меня больше в теперешнем состоянии. Его доброта, Джинни, совсем не бескорыстна. Он использовал ее в своих целях – когда ему было выгодно.

– Думаю, тут мы расходимся.