Тысяча и одна ночь

И после этого царь принялся ещё сильнее стонать и плакать, а окончив плакать и говорить стихи, он оставил любимых и друзей и уединился в доме, который назвал Домом печалей, и стал там оплакивать своих детей, расставшись с жёнами, друзьями и приятелями.

Вот что было с ним.

Что же касается аль-Амджада и аль-Асада, то они, не переставая, шли в пустыне и питались злаками земли, а пили остатки дождей в течение целого месяца, пока их путь не привёл их к горе из чёрного кремня, неведомо где кончавшейся. А дорога у этой горы разветвлялась: одна дорога рассекала гору посредине, а другая шла на вершину её. И братья пошли по дороге, которая вела наверх, и шли по ней пять дней, но не видели ей конца, и их охватила слабость от утомления, так как они не были приучены ходить по горам или в другом месте.

И когда они потеряли надежду достичь конца этой горы, братья вернулись и пошли по дороге, которая проходила посреди горы…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести двадцать шестая ночь

Когда же настала двести двадцать шестая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что когда аль-Амджад и аль-Асад, дети Камараз-Заман вернулись с дороги, шедшей по горе вверх, на ту дорогу, что проходила посреди горы, они шли по ней весь этот день, до ночи. И аль-Асад устал от долгой ходьбы и сказал своему брату: „О брат мой, я не могу больше идти, так как очень слаб“, – и аль-Амджад ответил: „О брат мой, укрепи свою душу: быть может, Аллах нам облегчит“.

И они прошли некоторое время ночью, и мрак сгустился над ними, и аль-Асад почувствовал сильную усталость, сильнее которой не бывает, и сказал: «О брат мой, я устал и утомился от ходьбы», – и он бросился на землю и заплакал. И брат его аль-Амджад понёс его и то шёл, неся своего брата, то садился отдыхать, пока не наступило утро.

И тогда он поднялся с ним на гору, и они увидели там ручей текущей воды, а подле него гранатовое дерево и михраб, и не верилось им, что они это видят. А потом они сели у этого ручья, напились из него воды и поели гранатов с того дерева и спали в этом месте, пока не взошло солнце.

Тогда они сели и умылись в ручье и поели тех гранатов, что росли на дереве, и проспали до вечера, и хотели идти, но аль-Асад не мог идти, и у него распухли ноги. И братья пробыли в этом месте три дня, пока не отдохнули, а затем они шли по горе в течение дней и ночей, идя по вершине горы, и погибали, томясь жаждой.

Но, наконец, показался вдали город, и они обрадовались и продолжали идти, пока не достигли города, а приблизившись к нему, они возблагодарили Аллаха великого, и аль-Амджад сказал аль-Асаду: «О брат мой, сядь здесь, а я пойду и отправлюсь в город и посмотрю, что это за город и кому он принадлежит и где мы находимся на обширной земле Аллаха. Мы узнаем, через какие мы прошли страны, пересекая эту гору: ведь если бы мы шли вокруг её подножия, мы бы не достигли этого города в целый год. Хвала же Аллаху за благополучие». – «О брат мой, – сказал аль-Асад, – никто не спустится и не войдёт в этот город, кроме меня. Я выкуп за тебя, и, если ты меня оставишь и сейчас спустишься и скроешься от меня, я буду делать тысячу предположений и меня затопят мысли о тебе. Я не могу вынести, чтобы ты от меня удалился». И аль Амджад сказал ему: «Иди и не задерживайся!»

И аль-Асад спустился с горы, взяв с собой денег, и оставил брата ожидать его. И он пошёл и шёл под горой, не переставая, пока не вошёл в город и не прошёл по его переулкам. И по дороге его встретил один человек

глубокий старец, далеко зашедший в годах, и борода спускалась ему на грудь и была разделена на две части, а в руках у старика был посох, и одет был старик в роскошную одежду, а на голове у него был большой красный тюрбан. И, увидев этого старика, аль-Асад подивился его одеянию и облику и, подойдя к нему, приветствовал его и спросил: «Где дорога на рынок, о господин мой?» – и когда старик услыхал его слова, он улыбнулся ему в лицо и сказал:

«О дитя моё, ты как будто чужеземец?» – «Да, я чужеземец», – ответил ему аль-Асад…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести двадцать седьмая ночь

Когда же настала двести двадцать седьмая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что старик, встретивший аль-Асада, улыбнулся ему в лицо и сказал: „О дитя моё, ты как будто чужеземец?“ – и аль-Асад отвечал ему „Да, я чужеземец“. – „О дитя моё, – сказал старик, – ты возвеселил наши земли и заставил тосковать земли твоих родных. Чего же ты хочешь на рынке?“ – „О дядюшка, – ответил аль-Асад, – у меня есть брат, которого я оставил на горе. Мы идём из далёких стран, и путешествию нашему уже три месяца, и когда мы подошли к этому городу, я оставил моего старшего брага на горе и пришёл сюда купить еды и ещё кое-чего и вернуться к брату, чтобы мы могли этим питаться“.