Тысяча и одна ночь. Том II

«Стремился к любимым я, но только увидел их –Смутился и потерял над сердцем и взором власть.И в страхе, с почтением понурил я голову,И чувства свои я скрыть хотел, но не скрыл я их.И свитками целыми готовил упреки я, –

Когда же мы встретились, я слова не вымолвил».

Потом он сказал им: «Залечите мое сердце и поешьте моего кушанья. Клянусь Аллахом, едва я посмотрел на тебя, мое сердце затрепетало, и я последовал за тобой, будучи без ума». – «Клянусь Аллахом, ты нас любишь, – сказал Аджиб, – и мы съели у тебя кусочек, а ты возложил на нас последствия этого и хотел нас опозорить. Но мы съедим у тебя что-нибудь, только с условием, что ты дашь клятву не выходить за нами и не преследовать нас. Иначе мы больше не вернемся к тебе; а мы пробудем здесь неделю, пока мой дед не купит подарки для царя».

И Бедр-ад-дин сказал: «Быть по-вашему!» И Аджиб с евнухом вошли в лавку, и тогда Бедр-ад-дин подал им миску с гранатными зернышками, и Аджиб сказал: «Поешь с нами! Может быть, Аллах облегчит нашу тяготу». И Бедр-ад-дин обрадовался и стал есть с ними, уставясь в лицо Аджиба, и его сердце и чувства привязались к нему; но Аджиб сказал: «Не говорил ли я, что ты влюбленный и надоедливый! Довольно тебе глядеть мне в лицо!» И, услышав слова своего сына, Бедр-ад-дин произнес:

«Для тебя в душе сохранил я тайну сокрытию:Обвита молчаньем моим она, не узнать ее.И позорящий светоносный месяц своей красой

И той прелестью, что подобна утру светящему,Твой блестящий лик в нас желанья будит, – конца им нет,И сулит свиданья и долгие и частые.Ужель растаю от жара я, раз твой лик – мой рай,И умру ль от жажды, коль райский ключ мне слюна твоя».

И Бедр-ад-дин стал кормить то Аджиба, то евнуха, и они ели, пока не насытились, а потом встали, и Хасан басрийский поднялся и полил им на руки воды и, отвязав от пояса шелковую салфетку, вытер им руки и опрыскал их розовой водой из бывшей у него фляги. И потом он вышел из лавки и вернулся с кружкой питья, смешанного из розовой воды с мускусом, и, поставив ее перед ними, сказал: «Довершите вашу милость!»

И Аджиб взял и отпил и протянул кружку евнуху, и они пили, пока у них не наполнились животы, и оба насытились до сытости, необычайной для них. И после того они ушли и торопились, пока не достигли палаток, и Аджиб пошел к своей бабке, матери его отца, Бедр-ад-дина Хасана, и она поцеловала его и подумала о своем сыне Бедр-ад-дине Хасане и вздохнула и стала плакать, и затем сказала:

«Я прежде надеялась, что снова мы встретимся, –Ведь жить, когда вы вдали, мне больше не хочется,Клянусь я, в душе моей одно лишь стремленье к вам,И тайны Аллах, господь, сокрытые ведает».

И затем она спросила Аджиба: «О дитя мое, где ты был?» И он ответил: «В городе Дамаске». И тогда она подала ему миску гранатных зернышек (а они были не очень сладкие) и сказала евнуху: «Садись с господином!»

И евнух воскликнул про себя: «Клянусь Аллахом, нет у нас охоты до еды!» – и сел; а что до Аджиба, то, когда он сел, его живот был наполнен тем, что он съел и выпил. И он взял кусок хлеба и обмакнул его в гранатные зернышки и съел, и нашел их недостаточно сладкими, так как был сыт. «Фу! Что это за мерзкое кушанье!» – воскликнул он. И его бабка сказала: «О дитя мое, ты хулишь мое кушанье, а я сама его варила, и никто не умеет так его варить, как я, кроме твоего отца, Бедр-ад-дина Хасана». – «О госпожа, – сказал Аджиб, – твоя стряпня отвратительна! Мы сейчас видели в городе повара, который сварил таких гранатных зернышек, что их запах раскрывает сердца, а его кушанье хочется съесть целиком. А твое кушанье в сравнении с ним ничего не стоит».

Услышав эти слова, бабка Аджиба пришла в сильный гнев и посмотрела на евнуха…»

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двадцать четвертая ночь

Когда же наступила двадцать четвертая ночь, она сказала: «Дошло до меня, о счастливый царь, что бабка Аджиба, услышав его слова, разгневалась и посмотрела на евнуха и сказала ему: «Горе тебе! Ты испортил моего внука, так как заходил с ним в харчевню!»