Тысяча начал и окончаний

Тут появляется Шанкар, с настороженным видом и с промасленным пакетом.

– Лила ждет тебя в машине, она просила это тебе сказать, – серьезно говорит он.

Ник опять улыбается мне, но понимает намек.

– Ладно, ну, как я понимаю, это значит, что ты должна идти, – он опять макает хлеб в чолу. – Или ты можешь остаться.

Во мне вспыхивает раздражение. Почему она хочет все мне испортить? Но я все равно поднимаюсь.

– Нет, я должна идти, – говорю я и беру у Шанкара пакет.

Но когда я шагаю прочь, мне почему-то хочется остаться.

Воскресное оживление уже спадает к тому времени, когда заканчивается время ланча. Я умираю с голоду, и мне надо провести еще массу исследований для моей научной работы, но я обещала Ма, что останусь до четырех. Я тихонько подпеваю болливудской песне, звучащей на моем телефоне, – это та самая жалобная песенка, которую я все время включаю после той ночи, неделю назад. Не могу выбросить ее из головы.

Я вскрываю пакет чоны чор гарам[18] и жую пряные, хрустящие кусочки. Они соленые и кислые, от них щиплет язык. Я тщательно вытираю прилавок, чтобы не осталось никаких крошек.

Ма терпеть не может, когда я ем в магазине. Все здесь идеально чистое: сверкающие стеклянные витрины, полные самых элегантных – и дорогих – украшений Маленькой Индии. Все ручной работы, сделанные мастерами нашего филиала в Раджури-Гарден[19], в Дели. Папа каждый месяц летает туда и обратно, организует доставку, а Ма управляет делами – слишком увлеченно, если хотите знать мое мнение, – здесь, в Джерси, под бдительным присмотром моих дядей, Камаля и Сунила. Это ее братья, они открыли этот магазин почти двадцать лет назад. Сейчас они почти не принимают участия в делах, а считают деньги в задней комнате, пока Ма вертится и обслуживает покупателей в самом магазине. У нее есть этот дар, она незаметно подводит вас к правильному выбору так ловко и быстро, что вы даже не чувствуете, что она что-то вам продает. Все дело в сиянии ее глаз и изгибе губ, когда она вот так улыбается, ямочки на ее щеках и подбородке такие милые, что покупатели поддаются очарованию и достают бумажники.

Я смотрю в зеркало на прилавке, приложив маленькое жемчужное ожерелье к шее, и смотрю на свое собственное лицо, точную копию ее лица, за исключением темно-карих глаз. Мои глаза имеют более стандартный ореховый цвет, и они становятся темно-карими только при определенном освещении, как сейчас. В моих глазах не хватает озорства – его подавили правила, ограничения и мамино убеждение, что я всегда должна поступать правильно. Это заставляет меня делать именно то, что неправильно. Мои мысли возвращаются к нему, к парню из той ночи, и я спрашиваю себя, не была ли я слишком осторожной, слишком осмотрительной. Почему я не позволила сердцу забиться чуть-чуть быстрее, хоть один раз?

– Снова эта песня! – говорит Ма, выходя из задней комнаты. От неожиданности я роняю ожерелье, и оно со звоном падает на стеклянную витрину. Она грозит мне длинным, тонким пальцем. – Сделай погромче.

Мои дяди пригрозили выгнать меня из магазина, если я буду такое слушать, но Ма говорит, что эта песня трогает ее душу всякий раз, когда она ее слышит.

– Та бедная девушка, – говорит Ма, напевая то одно слово, то другое, и ее бедра непроизвольно покачиваются. – Ее выдали замуж за иностранца, и она оплакивает свою давно утраченную любовь. Они всегда считали ее злодейкой, эту Сахибу.

– А разве это не так? – спрашиваю я. – Я имею в виду, что она предала свою единственную настоящую любовь.

– Она разрывалась, – отвечает Ма. Она смотрит в зеркало, но видит там мое отражение, тонкие морщинки на нем разглажены, и годы ускользают, как временно потерянный ножной браслет. – Ей пришлось выбирать между Мирзой и ее семьей, а в те дни было не так, как сейчас, когда ты просто убегаешь, когда поманит возможность завести шуры-муры. А тогда считали, что если ты покинула свою семью, то ты покинула всех – весь мир, какой ты знала.

– Да, – говорю я с улыбкой. – Но это была такая любовь, которая навсегда делала тебя бессмертной.

– Очень мало людей встречают действительно настоящую любовь, – что-то настораживает меня в том, как она это произносит… так тихо, так отстраненно, словно Ма обращается к себе самой, а не ко мне. Будто она знает, каково это – чувствовать такую любовь, такую потерю.

– Тогда, наверное, за такую любовь стоит бороться, правда?

– Ты не знаешь, Бебо, что сделаешь, – внезапно в словах мамы слышится скрытый гнев. – Не знаешь, что выбрать, пока не окажешься прямо там, над пропастью, отдавая все за нечто такое, что может стать реальным, а может оказаться тенью, призраком, за которым ты гонишься.

Чего бы я ни отдала, чтобы это узнать! Эта песня – всего одна из тех сотен, в которых поется о влюбленной Сахибе, которая отвергла любовь своего возлюбленного Мирзы ради спасения чести своей семьи, – но когда было уже слишком поздно. Всех других помнят за их безграничную любовь, за душевную привязанность, а ее считают предательницей обе стороны.