Тысяча начал и окончаний

– Фалу[45], мы будем там через пять минут. Не знаю, хватит ли у нас времени выслушать всю историю Ма Дурги[46] до конца. Я не хочу, чтобы Джессика услышала лишь быстрый пересказ, – Нирали удалось отговорить маму от очередного длинного повествования и при этом не обидеть ее. Я сжала ее руку. Если бы моя мама начала рассказывать эту историю, мы бы застряли на стоянке возле школы, пока она бы не закончила. Это была бы пародия на легенду. Мои браслеты звенели на запястьях, словно предвкушали бой барабанов в спортзале.

– Accha[47]. Ты права. Джессика, я расскажу тебе, когда войдем внутрь.

– Готова держать пари, ты жалеешь теперь, что нет телефильма, правда? – шепнула я ей.

– Aa gaye![48] – воскликнул папа, заезжая на стоянку. Мы выскочили из машины и пробежали полдороги до входа раньше, чем он успел заглушить мотор. Нирали испустила восторженный вопль.

– Пришло время для гарбы![49]

* * *

В первый раз за долгое время Махишасура почувствовал у себя за спиной чье-то присутствие. Он много лет провел в позе медитации, в знак почтения к Брахмаджи[50]

. Он балансировал на одной ноге, прижав подошву второй ступни к колену и сцепив руки на голове, но не чувствовал усталости; он был счастлив.

«Махишасура». Тысяча голосов одновременно взывали к нему, и он обернулся. Перед ним стоял бог Брахма, его четыре лица смотрели на мир и видели всю Вселенную. Как и было сказано, в четырех руках он держал лотос, священные Веды, черпак и малу[51]. Неземное сияние окружало его голову, такое яркое, что почти ослепляло. Махишасура не мог бы сказать, идет ли оно изнутри Брахмы, или из какого-то другого источника на небе, но из-за него было трудно разглядеть черты Брахмы. «Ты совершил тапас

[52] ради меня, и я услышал». Махишасура молчал; момент, которого он ждал, приближался. «Я обещаю тебе одно благодеяние». Капля пота стекла вниз по носу Махишасуры. Он медленно опустил ногу. Ткань его дхоти едва не рассыпалась при этом движении; она совсем обветшала и теперь висела на его бедрах. Он опустил сложенные ладони на уровень груди и поклонился Брахме.

– Намаскар, Бхагван, – приветствовал он бога. – Я желаю только одного.

– Проси, – Брахма не пытался уклониться. Махишасура молился ему тысячу лет, и Брахма был обязан удовлетворить его просьбу.

– Прошу бессмертия, – Махишасура был уверен: если бы бог бы человеком, он бы отшатнулся, услышав такое невероятное требование. Но Брахма молчал и обдумывал его просьбу.

– Я не могу предложить тебе бессмертие. Все должно заканчиваться, таков закон творения. Но Я обещаю, что ни человек, ни бог не сможет тебя убить.

Пока Брахма говорил, сила вливалась прямо в кровь Махишасуры. Его невозможно убить. Мир будет принадлежать ему.

Он зловеще посмотрел на Брахму.

Небо будет принадлежать ему.

* * *

Мы с Джесс и Нирали вошли в спортзал и подошли к огромной груде сандалий, балеток и гигантских баскетбольных кед, любимой обуви индийских парней. Редкие дядюшки и тетушки сновали вокруг, болтая и жуя чаат[53]. Грохот барабанов и ритмичный топот ног вместе с музыкой были слышны еще во дворе.