Тысяча начал и окончаний

– Так они меня учили, – сказал краб. – Это нехорошо. Нехорошо так использовать мое тело.

– Да… – согласился я. – Трудновато будет нанести удар копьем.

– Я здесь умру. Они привезли меня сюда умирать.

Двумя днями раньше я сидел в своей машине, припаркованной у обзорной площадки на бульваре Скайлайн, в том месте, куда ребята из моей школы иногда приходили после наступления темноты, чтобы выпить. Я взял с собой бутылку водки и пакетик крендельков, хоть и знал, что если они появятся, я буду только молча смотреть на них. У меня не было друзей, а иногда я не был даже уверен, что мне хочется иметь друга. Мне всегда тяжело было выражать свои мысли: собственные слова казались мне вялыми и слабыми.

Ночь еще не спустилась, но солнце низко висело над заливом. Туман окутал Сан-Франциско, на дальней стороне бухты и неподалеку от меня золотистый солнечный свет падал на ряды домов, взбегающих по склону холма.

Окно со стороны пассажира было опущено, поэтому я чувствовал прохладу, но в окна ветер не дул. Высунув одну руку наружу, я постукивал пальцами по крыше и думал. Вот и все. Просто думал.

Люди так мало внимания уделяют этому занятию. Я хочу сказать, что обычно приходил домой, и мама спрашивала меня, что произошло в тот день, а я отвечал «ничего», и она спрашивала, с кем я ходил на ланч, а я отвечал: «Ни с кем. Просто с какими-то людьми». И так далее, и тому подобное, и она вела себя так, будто я увиливаю от ответов, но на самом деле она задавала неправильные вопросы.

Потому что для меня настоящая жизнь – это не то, что делает твое тело: это не еда, не сон и не пот. И настоящая жизнь – не жизнь в обществе. Мне безразличен запутанный узел взаимоотношений: различные конфликты, обиды и зависть, из которых состоит общение группы друзей. Настоящая жизнь не имеет ничего общего с похотью, желанием и романтикой, хотя все окружающие меня люди делают вид, что все это каким-то образом эквивалентно любви.

Нет, настоящая жизнь происходит в твоем мозгу. Настоящая жизнь – это препарирование твоего чувственного опыта – доказательств, полученных глазами и ушами, – а после анализ деталей с применением знаний, полученных из книг, и составление из всего этого некоего подобия самого себя. Да, именно так. Настоящая жизнь – это когда ты решаешь, кто ты такой.

Но о таком нельзя никому рассказать. Если бы я пришел домой и сказал маме: «Да, я сегодня часами думал о том, есть ли в жизни нечто такое, за что стоит умереть, и решил в конце концов что нет», то что бы она мне сказала?

Я много думал именно на эту тему: о героизме и о его природе. Потому что мне приходило в голову, что большая часть моей умственной и эмоциональной жизни вращается вокруг литературных изображений героизма. В «Фоллауте»[79] я был Волтом Двеллером, который отправился в постапокалиптические пустыни, чтобы сохранить жизнь своему народу. В «Звездных войнах» я рисковал жизнью, чтобы победить Империю. Даже в моих набросках гигантских космических сражений, растянувшихся на много страниц в записных книжках, я точно знал, чем рискует каждый из моих космических солдат. Это было очень просто: героизм = риск + альтруизм + победа.

Герой рискует чем-то очень важным – часто, но не всегда, своей жизнью, – чтобы помочь другим.

С этим все согласятся, думаю я.

Но я был зациклен именно на третьем элементе: на победе. Герои побеждают.

Если бы Волт Двеллер погиб прежде, чем принес водный чип, или набор инструментов для создания Сада Эдема, или что-то еще… Если бы Фродо не уничтожил кольцо… Если бы Люк не взорвал Звезду Смерти… Разве они все равно были бы героями?

Инстинктивно хочется ответить «Да, конечно».

Неприятно смеяться над проигравшим. Но куда проигрыш тебя приводит? Говорят, часто, когда ты прыгаешь в бурный океан, чтобы спасти тонущего человека, ты просто создаешь два трупа вместо одного. Потому что, если ты не очень сильный и осторожный пловец, тонущий просто утащит тебя под воду, отчаянно цепляясь за тебя. Но разве потенциальный спаситель не заслуживает похвал? В конце концов, ты рискнул своей жизнью. И все же… и все же… теперь у двух матерей разбито сердце. Теперь две жизни – жизни человеческих существ, которые, возможно, осветили бы мир, написав замечательную популярную песню, или подружившись с одним одиноким человеком, или, не знаю, совершили бы еще что-то великое, – навсегда потеряны, а в противном случае могла бы быть потеряна только одна жизнь.