Тысяча осеней Якоба де Зута

От Мельхиора ван Клифа пахнет одеколоном и свиным жиром.

— Что же случилось, — говорит ван Клиф, — с «вашей глубокой и искренней признательностью господину Ворстенбосу», а?

Трупная муха тонет в его вине. Якоб рвет документ пополам…

…и еще раз — на четыре части. Его сердце стучит, как у убийцы после содеянного.

«Я буду слышать этот звук разрываемой бумаги, — знает Якоб, — до самой смерти».

Напольные часы отбивают время маленькими молоточками.

— Я воспринимал де Зута, — Ворстенбос обращается к ван Клифу, — здравомыслящим молодым человеком.

— Я воспринимал вас, — Якоб говорит Ворстенбосу, — образцом для подражания.

Ворстенбос берет приказ о назначении Якоба и рвет пополам…

…и еще раз — на четыре части.

— Я надеюсь, вам понравится жизнь на Дэдзиме, де Зут: другой вы и не увидите в ближайшие пять лет. Господин ван Клиф: кого вы берете себе в заместители — Фишера или Оувеханда?

— Выбор жалкий. Я бы не хотел ни того ни другого. Но пусть будет Фишер.

Из Парадного зала доносится голос Филандера:

— Извините, но хозяева все еще заняты.

— Избавьте меня от вашего присутствия, — говорит Ворстенбос Якобу, не глядя на него.

— Как только губернатор ван Оверстратен, — рассуждает Якоб вслух, — узнает о…

— Угрожаешь мне, ты, набожная зеландская говняная вошь, — отвечает спокойно Ворстенбос. — Если Сниткера только пощипали, то тебя разрубят на куски. Скажите мне, директор ван Клиф: каково наказание за подделывание письма от имени Его превосходительства генерал-губернатора голландской Ост-Индской компании?

Якоб ощущает внезапную слабость в ногах.

— Это зависит от причин и обстоятельств…

— А если это — сумасшедший клерк, который посылает поддельное письмо не к кому иному, как сегуну Японии, где угрожает эвакуацией Компании ключевого аванпоста, если не будут посланы двадцать тысяч пикулей меди в Нагасаки, меди, которую он предполагал продать сам: а зачем же еще ему заниматься подобным деянием?

— Двадцать лет тюрьмы, — отвечает ван Клиф, — будет самым мягким наказанием.

— Эту… — Якоб пристально смотрит на них, — …эту ловушку вы спланировали еще в июле?

— Надо всегда застраховаться от будущих разочарований. Я сказал вам — исчезните.

«Я вернусь в Европу, — прозревает Якоб, — не богаче, чем при отъезде».

Якоб открывает дверь кабинета и слышит голос Ворстенбоса: «Филандер!»

Малаец делает вид, что не подслушивал через замочную скважину.

— Хозяин?

— Приведи мне господина Фишера. У нас есть для него добрые вести.

— Я передам Фишеру! — кричит Якоб, обернувшись. — Почему бы ему не допить мое вино?

«Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие, — Якоб изучает тридцать шестой псалом. — Ибо они, как трава, скоро будут подкошены, и, как зеленеющий злак, увянут. Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину…»

Солнечный свет наполняет комнату в Высоком доме.

Морские ворота закрыты до следующего торгового сезона.

Петер Фишер въедет в новое просторное жилье, положенное заместителю директора.

После пятнадцати недель стояния на якоре «Шенандоа» поднимет все паруса, ее моряки тоскуют по открытой воде и толстым кошелькам в Батавии.

«Не жалей себя, — думает Якоб. — Храни хотя бы свое достоинство».

Слышатся шаги поднимающегося по лестнице Ханзабуро. Якоб закрывает Псалтырь.

Даже Даниэль Сниткер в нетерпении ждет отплытия…

…по крайней мере, в тюрьме Батавии он насладится встречей с друзьями и женой.

Ханзабуро копошится в своей каморке за дверью.

«Орито предпочла заключение в монастыре… — шепчет его одиночество.

Птица на лавровом дереве выводит неторопливые трели.

…дэдзимской женитьбе с тобой». Шаги спускающегося по лестнице Ханзабуро.

Якоб беспокоится о своих письмах домой к Анне, сестре и дяде. Боится, что Ворстенбос отправит их прямиком в нужник «Шенандоа».

Ханзабуро ушел, осознает клерк, даже не попрощавшись.

Ложная весть о его позоре дойдет сначала до Батавии, а потом — до Роттердама.

«Восток, — скажет отец Анны, — показывает, какой у человека характер».

Якоб прикидывает, что весточку о нем она получит не раньше января 1801 года.

Каждый богатый, озабоченный похотью, прямой наследник своего отца в Роттердаме будет просить ее руки…

Якоб открывает Псалтырь, но слишком взволнован, чтобы читать Давидовы псалмы.

«Я честный человек, — думает он, — но посмотрите, к чему привела меня честность».

Выйти наружу — невыносимо. Оставаться здесь — невыносимо.

«Другие станут думать, что ты боишься показаться». Он надевает камзол.

Спустившись с лестницы, Якоб наступает на что‑то скользкое, падает назад…

…и ударяется копчиком о край ступеньки. Он видит и чувствует по запаху, что поскользнулся на большой человеческой говняшке.

Длинная улица опустела, лишь два кули ухмыляются при виде рыжего иностранца и показывают рога, приставляя руки к голове, как делают французы, когда называют кого‑то рогоносцем.

В воздухе роятся насекомые, рожденные влажной землей и осенним солнцем.

Ари Грот торопится к резиденции ван Клифа.

— Господин де 3. вызвал множество слухов своим отсутствием на проводах Ворстенбоса.

— Мы с ним уже попрощались, — Якоб неожиданно обнаруживает, что повар заступил ему дорогу — …раньше.