Тысячелетнее младенчество

– Ничего, кроме уверенности в нашем государе и его мудрости. Пален еще не стар для мысли, но для дела плох… Когда прочел список пьесы Грибоедова, схватился за голову, предрекая России скорый рассвет или долгое падение. Успех пиесы в салонах Петербурга и Москвы воодушевляет всё дерзновенное… и пока это в наших планах.

Александр задумчиво кивает:

– Пожалуй, этот сочинитель доставит хлопот несравненно с Пушкиным. Чем так приметен?

– В донесениях из Персии ум государственный читается, упорство и настойчивость явил, потребовав от персиян по договору всех русских. Почти две сотни пленных и дезертиров лично вывел из чужбины. Песни с ними распевал…

– Песни? Разбойные, небось?

– Нет, ваше величество, – солдатские, крестьянские… И очень был обижен, когда мы их в кандалы и по острогам…

– Ты мне рисуешь портрет народного поэта… ум государственный… Такого жаль, как Пушкина, в деревне запереть. Поэты утишают боль от нашего правленья, если не дерзят нашим персонам. Впрочем… Поступай с ним в согласье с общим планом. Никита Муравьёв, Михайло Лунин и этот – колпак двойной над ними и надо всем, что они пишут! (Александр листает объемистую записную книжку, медленно читает.

) Тургенев, Вольховский, Орлов, Щербатов, Голицын… Муравьёвы, Бестужевы… Все умницы, и все… враги мне? Увы, интересны только как враги. Но как? Как это случилось? Я бы мог ими гордиться, это мои птенцы, я им лицей открыл и лучших учителей приставил! (Тихо.) Если эти люди мне враги, то кто России мы? И с кем готовлю им ловушку безысходную? И не Россия ли окажется в петле… (Вдруг вскакивает, будто очнувшись, и бросает книжку эффектным жестом на стол). Императора посмели от отчизны отделить, а честь служенья поставить выше государя! Настала пора им ответить, они у меня здесь, как в клети железной!

Бенкендорф улыбнулся рассеянной улыбкой, в которой – был бы ярче свет – можно увидеть надменность и лукавство.

– Ваше величество, дальше потворствовать опасно. Ответа ищут все, но, думаю, одного на всех не существует. У каждого свои мотивы, свое тщеславие, свои пороки. Но чаще – детские обиды на порядки, укоренившиеся здесь исстари. Возраст это детский… Не исключаю, что кто-то ловко направляет их – двое-трое… десяток самое большое. Остальные подвержены стадному влечению. И много от поляков вони, и чем дальше, тем труднее будет их к короне крепко пристегнуть. Через них, возможно, англичане ищут свои щели расшатать Россию… (Долгая пауза.) Возможно, скоро станет явным то, что до сего сокрыто.

Александр I поникает головой и долго кивает.

– Да-да, каждому воздать свое… И сам готов ответ держать… пред Богом.

4. Единственный шанс – «проконсул Кавказа»

Конец мая в Петербурге – пик балов и пиршеств! Особенно в этот юбилейный год – по календарю императрицы-матери Марии Фёдоровны, воображение которой потрясал сам факт столетия воцарение первой немки на русском престоле. Дворцы и парки сияли, словно салютуя белым ночам, уже теплым, окутанным дивными запахами сирени и цветов; оркестры соревновались в создании кудрявых и игривых мелодий… «Какая гармония природы и человека!» – воскликнул бы всякий зевака, очутись он хотя бы рядом с этим праздником жизни.

Увы, и званых здесь было немного, а избранных еще меньше. Даже в высшем обществе не все одобряли столь безудержное роскошное веселье, сторонились его под разными предлогами. А из темных углов, кои и были настоящим лицом «блистательной» империи, неслись и вовсе насмешки и даже проклятия нарочитой пышности и помпезности – привычным и повседневным для придворной знати.

Санкт-Петербург, угол Исаакиевской пл. и ул. Почтамтской. Квартира князя А. И. Одоевского

25 мая 1825 года