Тысячелетнее младенчество

Грибоедов в каком-то восторге направил на друга растопыренные пальцы решительно вскинутых рук. Бегичев настороженно отвел взгляд, понимая, что от таких событий и в деревне не отсидеться. И вновь тяжело опустился на диван…

– Саша, ты смотришь на меня так, будто мой эскадрон в атаку должен выйти. Но у меня в деревне о царе не вспоминают! Клянусь! И у соседей я не слышал… Прежде нужно объясниться… Бог и царь – почти одно для мужика. Казнить открыто самодержца – причины веские нужны! ясные для всех. – Бегичев берёт за руки дорого гостя и чуть ли не силой усаживает на диван рядом с собой, недоверчиво качая головой. – Не разделяю твою пылкость. Всё понимаю… С Ермоловым действительно есть шанс, и что-то выйдет новое… Но это-то и тонко! Ты думаешь, они не понимают значение Ермолова? Уверен: десятки планов против него, и приняты все меры… Прошу тебя, мой брат, сдержи эмоции. Давай обсудим всё по сердцу…

Но Грибоедов замер в напряженной позе, зная рассудительность друга и мудрость его житейской логики, выражая готовность слушать и услышать.

– Во-первых, Александра самого не принижай до куклы. Доверчив, но расчетлив. Десятки тысяч русских полегли, защищая Пруссию как Кремль. И возглавлял тогда войска Бенингсен, убийца его отца… Резней, тысячами наших жертв под Энлау завершилась карьера проходимца, английского шпиона. Александр еще раз убедился, кто водит его руками. Нетверд и робок? Нет, это от преступного престолонаследия черта! Он умный человек, проницательный и беспощадный. Хитер и беспечен от того же, отчего и робок. Не забывай, как расправились с донцами, потом с семеновцами, с поселеньями солдат. Кровь так лилась, будто Наполеон вернулся… В пылу момента ты забыл, что этот человек давно подумал о наследнике. Есть верный слух, что тайным Манифестом назначен Николай. При здравствующем Константине! На ваше тайное собранье у них ответом тайная интрига – у престола два наследника…

Нервно потирая руки, Грибоедов непривычно высоким голосом возразил:

– Николай – ничтожество! Может быть, им стало известно о приговоре Александру и о Ермолове… Они решили нас опередить, до зимы покончить с заговором… Понимаешь их замысел?! (голос поэта звенит от волнения

) Вот я всю дорогу и вспоминал… историю! Мое увлечение юности: когда другие забавлялись настоящим, как монах вгрызался в толщу лет, ища хоть малый лучик смысла… Вспомнился Тацит! В его Анналах есть премудрая легенда… о царе провинции далекой, подвластной Риму. Как ты думаешь: наш царь читал Тацита?

– Может быть… – Бегичев задумчиво теребил ус. – Что наверняка, так это его Елизавета – образована не менее его…

– Опять совпаденье! Прямое! – Грибоедов оживляется по-мальчишески. – Перед отъездом я замучил своего негласного секретаря Булгарина расспросами о Елизавете… В легенде той жена царя плела интриги, как собственные косы… Мне нужно перечесть!

– Не пойму я, Саша, что тебя так возбуждает: литература иль всё же бунт реальный? Одно другому может помешать, в тебя войдет смешение времен! Я помню, как ты писал здесь свое «Горе…». Вечерами мы восторгались чтеньем, но ты не с нами был тогда, хоть и переживал великие мгновенья. Опять двоишься?

Грибоедов устало вытягивает ноги и восхищенно смотрит на своего наставника юности.

– Ты черт, Степан, и я горжусь тобой. Да, себе боюсь признаться: во мне два замысла явились, и оба мучают меня на грани смерти. Об одном тебе уже поведал: дать ненависти ход, уничтожить крепостничество. Второй – желание облегчить участь смельчаков, кто ступит за нами следом: разоблачить ловушки и тайные пружины самовластья обнаглевшего… В литературе любовь борет ненависть. В реалиях мне отвратительны крепостники неисповедимо…

– Ловушки… Неужели так хитры?.. – Бегичев всей пятернею впился в ус, словно выкручивая из него всю правду-матку. – Но слово сказано. И, похоже, очень к месту. В Москву на Светлый праздник пожаловал лорд Стаффорд Каннинг собственной персоной… Это второе, о чём тебя хотел предупредить и охладить твой пыл. Дело не только в Александре! Реформ он искренне хотел и в юности республикою бредил не менее тебя… Сейчас, я знаю, хочет Греции помочь – опять не получается… Иль не дают? А Каннинг стережет его как лучшую свою овцу!

– Да-да, англичанам новая Россия не нужна, да еще как освободительница Греции… Он нам готовит ловушку, а они ему – капкан! Но оттого я трижды прав: только с Ермоловым нам нужно выступать! Только он разрушит все их планы, а ловушки обратит на них самих.

– Но не горячись-таки! Будто дело решенное и у меня не эскадрон, а два полка и через час атака, а? Ты больно строг стал, смотришь зло и нетерпеливо. Если так с другими говоришь, то только навредишь. У меня в деревне плохого не знают о царе не потому, что с ними я хорош. Царь-государь богоугоден в общем понимании, столп мира, что матка у пчелы. Веками это в головах не только мужиков, у всех сословий, а у дворян подавно… Как можно не учесть сие?

Бегичев берёт друга за руку и, поглаживая, успокаивает, вполне понимая, что, по сути, он мало чем может помочь ему.