Тысячеликий герой

Критская империя достигла процветания в условиях благоразумного правления этого прославленного законодателя и образца общественных добродетелей. Столица Крита, город Кносс, стал роскошным, изысканным центром главной торговой империи во всем цивилизованном мире. Корабли критского флота отправлялись ко всем островам и портам Средиземноморья; критские товары ценились в Вавилонии и Египте. Отважные суденышки пробивались даже через Геркулесовы Столбы в открытый океан, направляясь затем на север за золотом Ирландии или оловом Корнуолла[20], а также на юг, огибая выдающийся в море Сенегал, к далекой стране Йоруба и удаленным рынкам слоновой кости, золота и рабов[21]

.

Тем временем на родине Посейдон вдохнул в царицу неукротимую страсть к быку. И она уговорила искусного царского мастера, несравненного Дедала, изготовить для нее деревянную корову, которая ввела бы быка в заблуждение — и в которую она с нетерпением вошла; и бык был обманут. Царица родила чудовище, которое со временем стало опасным. И снова был призван Дедал, на этот раз царем, для того чтобы возвести огромный лабиринт с тупиками, в котором можно было бы укрыть это существо. Настолько искусным было это сооружение, что, закончив его, Дедал сам едва нашел обратный путь к выходу. Туда и поместили Минотавра: и впоследствии посылали к нему на съедение юношей и девушек, доставляемых из критских владений в качестве дани с завоеванных народов[22].

Таким образом, согласно древней легенде, первичная вина лежала не на царице, а на царе; и он действительно не мог ни в чем ее винить, ибо понимал, что совершил. Он обратил государственное событие в личное обретение, тогда как весь смысл его возведения на трон заключался в том, что он больше не являлся частным лицом. Жертвоприношение быка должно было символизировать его самоотверженное подчинение своему долгу. Присвоение же его, напротив, представляло стремление к эгоцентричному самовозвеличиванию. И таким образом царь «божьей милостью» превратился в опасного тирана Хвата — помышляющего о собственной выгоде. Как традиционные обряды перехода учат человека умереть по отношению к своему прошлому и возродиться к будущему, так и торжественные церемонии, наделяющие его властью, должны положить конец его жизни как частного лица, чтобы он полностью посвятил себя своему призванию. Таков был идеал, будь ты ремесленник или царь. Однако, кощунственно не соблюдая обряд, индивид отрывал себя от единства, от всего сообщества, и таким образом единое становилось множеством, и тут начиналась борьба, в которой каждый выступал сам за себя и мог подчиниться только силе.

Образ тирана-монстра встречается в мифологии, в народных преданиях, легендах и даже кошмарах по всему миру; и повсюду его характерные черты по существу одинаковы. Он присваивает общественное достояние. Он — чудовище, которое алчно защищает «свое по праву». В мифологии и сказках разорение, вызываемое им, охватывает все его владения. Он может разрушить свою семью и свою собственную извращенную психику, жизнь своих друзей или тех, кому он помогает, он может разрушить всю свою цивилизацию. Раздутое эго тирана становится проклятием для него самого и для его мира — независимо от того, каких успехов он достиг. Он мучит себя, боится себя, он готовый во всеоружии дать отпор ожидаемым нападкам со стороны своего окружения (которое главным образом является отражением его внутреннего неподдающегося контролю стремления к обладанию), он могуществен и самодостаточен, он является всемирным предвестником несчастья, хотя и пытается себя убедить, что его намерения исполнены человеколюбия. Куда бы он ни приложил свою руку, там раздаются стенания (если не во всеуслышание, то в каждом сердце — еще более печальные); вздымается мольба о герое-избавителе со сверкающим мечом в руке, удар которого, прикосновение которого, само появление которого освободит землю.

Здесь никто не может ни встать, ни сесть, ни лечь,

Здесь нет даже безмолвия в горах,А лишь сухой, бесплодный гром без дождя.

Здесь нет даже уединения в горах,А лишь красные угрюмые лица, ухмыляющиеся и брюзжащиеИз дверей своих домов с потрескавшейся глиной[23].