У Белого Яра

Савва часто разъезжал по торговым делам, в магазине хозяйничала его жена Варвара. Все знали скверную повадку этой сухопарой женщины: самую малость Варвара не отпустит без того, чтобы не оставить на весах один пряник или конфету; даже при продаже каленых семечек обязательно возьмет себе горстку.

Под стать Савве был в Моревском и другой мироед — Иван Марьянинов, державший волостную ямщину. Сытых и быстрых лошадей Марьянинова, с ременной сбруей, кожаными кистями и набором фигурных медных блях, с колокольчиками под расписными дугами, можно было видеть на любом тракте в Моревское — из Сычева и Марайской, Арлагуля и Лебяжья. В обычные поездки отправлялись ямщики, которых круглый год нанимал Марьянинов, но когда случалось отвезти какого-нибудь начальника из уезда, на козлы садился сам хозяин — грузный, с красным, словно обожженным, лицом, с крупным мясистым носом в сизоватых прожилках от беспробудного пьянства.

Вот об этих людях, еще недавно державших в цепких руках сельскую общину, с тревогой размышлял Пичугин, пока ехал поскотиной, растянувшейся на несколько верст. Сейчас, когда Курган пал и белогвардейский мятеж со дня на день мог распространиться в уезде, Марьянинова и Савву Попова опасно оставлять на свободе.

Дмитрий решил посоветоваться с председателем волисполкома Поповым (однофамилец Саввы; в Моревской, как, впрочем, и в любой сибирской деревне, проживало несколько семей, носивших одну фамилию, но не состоявших в родстве). Волисполком размещался в здании бывшего волостного правления, стоявшем при въезде в село, там, где зеленели тополя и клены. Оставив меринка у коновязи, Дмитрий пересек просторный двор, где под дощатым навесом стояли старая пожарная машина и рассохшаяся бочка, поднялся по крутым ступенькам крыльца в широкий коридор. В конце его находился кабинет Попова. Дверь оказалась закрытой, стук гулко отозвался в пустом коридоре.

Недоброе предчувствие росло, пока Дмитрий ехал к родительскому дому: он никого не встретил на улице. Была суббота; в такой день, как сегодня, даже в страдную пору село под вечер оживало: старики приезжали с поля попариться в жаркой бане, женщины выпекали хлеб на целую неделю, а парни и девчата были рады случаю скоротать ночь за околицей.

Выйдя на перекресток улиц, Дмитрий пристально посмотрел на Саввин дом, выделявшийся среди обычных крестьянских пятистенников. От высокой железной крыши, поставленной на два продольных ската, по углам стен спускались зеленые водосточные трубы; у самой земли они оканчивались фигурой, изображающей голову змеи с высунутым жалом; в зеленый цвет были окрашены и резные наличники на сдвоенных широких окнах.

Этот дом-громадина выглядел в деревне крепостью; рядом с ним возвышался большой кирпичный магазин с железными дверями и ставнями; к нему примыкали две кладовые, а свободные от строений промежутки двора были огорожены высоким забором. В ограду можно было попасть только через ворота, стоявшие на смоленых толстых столбах; они были закрыты не только ночью, но и днем, охраняемые одноглазым сторожем-татарином.

Дмитрию показалось, что из окон Саввиного дома, прячась за опущенные шторы, на него смотрели какие-то люди. Он стегнул меринка и через минуту спешился у знакомой с детства калитки. Привязав коня к палисаднику, вошел через открытую калитку во двор. У входа в плетеный пригончик полная немолодая женщина доила корову; под соломенным навесом худощавый старик смазывал передок телеги, приподнятый жердью. Повлажневшими глазами Дмитрий наблюдал за отцом и матерью, которые, занятые работой, его не сразу заметили.

— Ой, Митя приехал! — вскрикнула вдруг мать и, уронив подойник, кинулась к сыну.

Старик медленно обернулся, но ничем не выдал своего волнения. Деловито положив помазок в ржавое ведро, поднял подойник, из которого тонкой струйкой стекало молоко, вытер руки о голенища яловых сапог и только после этого сказал:

— Ну, здорово, комиссар! — и крепко обнял его, затем отстранил от себя, как бы желая получше разглядеть. Отец и сын стояли друг против друга, удивительно похожие: оба высокие, худощавые, с открытыми чистыми лицами, на которых лучились улыбчивые глаза; волосы у обоих были иссиня-черные, расчесанные на косой пробор. Кажется, сбрей старик свою окладистую бороду — трудно будет узнать, кто же из них отец, а кто сын.

Дмитрий пробыл дома недолго. Обрадованная Ульяна Ивановна без конца угощала его: стол в горнице уже не вмещал вкусной домашней снеди, а мать все подносила из кухни.