У бирешей

«Потому что он ничего не знает! — воскликнул однорукий. — Потому что он не знает и половины того, что знаю я!»

Я вновь вспомнил тот первый вечер. Да, я помнил в точности: тогда я вдруг, посреди объяснений Цердахеля, почувствовал острую, ноющую боль в груди — словно кто-то сзади просунул руки мне под мышки, сцепил их на груди и изо всех сил, как мог, сдавил мне ребра. Я вскочил и метнулся к окну, надеясь стряхнуть с себя эту боль. Задыхаясь, я оперся о подоконник, уставился взглядом в темноту и ждал только того, чтобы внезапный прилив крови и давящая боль в груди отпустили. Еврей же использовал момент, чтобы отойти и принести себе следующую бутылку пива. Наконец я вновь был в состоянии вздохнуть — тогда-то я и различил сквозь гудение, наполнявшее мою голову, тот высокий, томно вскрикивающий звук, смутно напоминавший пожарную сирену: это Анна проводила указательным пальцем по краю бокала. Литфас был прав, я действительно подходил к окну, только не потому, что я (как думал он) откликнулся на его зов, а оттого, что у меня мутилось в голове и перехватывало дыхание от всего чуждого и непонятного, что пережил я в тот день; вдобавок моя душа была словно иссечена долгими рассказами еврея, никак не желавшими кончаться. И я вернулся к столу — однако не потому, что мне хотелось как-то унизить Литфаса (я ведь его вообще не видел!), а из упрямства: потому что не хотел вот так сразу признавать свое поражение. Но тот, словно все это были пустые отговорки, словно он все знал гораздо лучше меня и не желал, чтобы я вводил его в заблуждение относительно истинных взаимосвязей явлений, отрицательно покачал головой и сказал:

«Анна отняла тебя у меня».

Он поставил бокал на прилавок, подле себя. И с таким видом, будто это были единственные слова, какие еще оставалось сказать, и будто ими все было сказано, он тоном, не терпящим возражений, добавил: «Ты очутился в ее власти — с первого взгляда!»

Я взглянул на него. Он грезил. Я покачал головой: вероятно, это было его привычное состояние. В каждом, кто встречался ему на пути, он сразу предполагал соперника в борьбе за свою Анну — в борьбе, которую давно проиграл. Очевидно, все для него вращалось исключительно вокруг нее, и мысль о том, что кто-то другой, быть может, не подвержен обуревающей его страсти, просто не умещалась в его голове. С безошибочностью сумасшедшего, который с легкостью выстраивает цепь доказательств именно так, как ему нужно, он продолжал.

«Ты же уставился на нее как на привидение, и оттого, что она разок провела по бокалу вот так, — сказал он, сделав пальцем то самое движение по краю бокала, стоявшего перед ним, — ты уже вообразил, будто она уже твоя». Я хотел перебить его, но он не дал мне и слова произнести. «Да, ты так подумал, — повторил он. — Но это еще ничего не значит. Она хочет тебя заполучить и получит. Так или иначе. Иначе с чего бы она тогда сама вышла из дома, чтобы забрать у тебя почту, хотя у нее тогда был Надь-Ваг? Только затем, чтобы показать тебе свою грудь! А ты тогда отчего так набросился на служку? Ты ведь был вне себя! — воскликнул однорукий, словно видел все собственными глазами. — Он тебе помешал! В том-то все и дело, — он грустно рассмеялся и посмотрел на меня. — Вот так-то», — кивнул он.

Во мне нарастала затаенная ярость, вызванная подобными обвинениями, и я бросил ему, резче, чем хотелось: «Вы что, только затем затащили меня назад, чтобы сообщить мне это?»

Он покачал головой. «Ну вот, пожалуйста!» — он ткнул в меня пальцем и снова рассмеялся.

Потом он сделал рукой движение, словно отбрасывал что-то. «Нет, не затем, — серьезно сказал он. — Меня все это уже не касается».

Трубка Литфаса

«Существует, — опять начал говорить однорукий, наморщив лоб (он крепко обхватил пальцами ножку бокала, словно желал дать мне знак, что теперь-то и начинается главная часть нашего вечернего мероприятия), — существует дополнение к легенде об именах. Ты уже слышал эту легенду от Цердахеля. А о дополнении расскажу тебе я». Он снова разжал кулак и стал вертеть бокал между большим и указательным пальцами.

«Дополнение присутствует в одной-единственной рукописи, — сказал он, — и даже там оно едва поддается прочтению, потому что писавший небрежно нацарапал эти строки на полях соответствующего листа, как внезапно мелькнувшую мысль. Вероятно, именно поэтому дополнение никогда не воспринимали по-настоящему серьезно, хотя смелой образностью и самим своим высказыванием оно никак не уступает самым значительным из наших Книг и вдобавок представляет собой прямо-таки идеальное продолжение рукописи из Хетфёхея. Однако возможно, в том-то все и дело, — заметил он, — возможно, именно властная сила этих образов, их не подлежащая сомнению достоверность как раз и внушали недоверие нашим книжникам! — он задумался. — К тому же дополнение изложено в форме вопросов, обращенных к читателю; уже одно это обстоятельство отпугивает большинство из нас в самом начале — ведь вопросов у нас у самих более чем достаточно и от наших Книг мы ждем ответов!»