У бирешей

Он бросил это замечание как бы походя. Казалось, он безуспешно чего-то искал, только, наверное, сам не знал, чего именно. «Выпейте еще глоток!» — предложил он мне и высоко поднял бутылку — с таким видом, будто ее-то он и разыскивал. Он покачал бутылкой туда-сюда, предлагая мне выпить, но потом наконец заметил, что в ней осталось совсем немного, и, не дождавшись моего ответа, вылил остатки в свой бокал. «Я, так сказать, сплю стоя, — отвлекся он от предмета разговора. — Лось Литфас!» — он рассмеялся. Он снова был совершенно бодр.

«Знаете, — продолжал он со значительным видом, допив вино, — мое внимание направлено иначе, чем у большинства других людей. Ныне мне известно, что взирать на жизнь следует холодным, беспристрастным оком, если желаешь от нее чему-то научиться. Кто так не поступает, тот ничему не выучится. “Он страдает, не зная того, — сказано в Книгах. — Он не живет, он по складам читает буквы жизни. Он ничего не может прочесть, потому что стоит слишком близко к написанному”», — однорукий прищелкнул языком.

«В ту минуту, — продолжал он, — моя жизнь переменилась на корню. Когда я, широко распахнув глаза, стоял в телеге и вдруг увидел, как из солнца вылупляется второе солнце-близнец, как оно соскальзывает вниз, закатывается, чтобы появиться снова на другом конце мира, — я еще не понимал, что сулило мне сие невиданное раздвоение. Тогда я сознавал одно-единственное: это ты

. О, этот миг! Именно его-то и ждал я всю жизнь. Всю свою жизнь я провел зарытым в песок, и только теперь мне дано было выбраться на поверхность! Этот миг был средоточием всех моих надежд! Прежде я был ничем, но теперь я знал: отныне я стану всем! И я приготовился к заветному мигу, наполнил легкие воздухом; словно выбираясь из-под толщи воды, дал потоку нести себя вверх и отворил все свои чувства, как шлюзы. “Только так и можно пережить что-либо, — сказано в одном месте наших Книг, — при условии, что ты готов забыть все прошедшее!” И что же потом?» — Литфас смотрел на меня вопросительно. Его левая рука, лежавшая на столе, как будто отдельно от него, опять начала вздрагивать, как некое животное.

«Я стоял там и ждал, когда же двери этого мгновения откроются, распахнутся передо мной, чтобы впустить меня. Мнилось, я дни и недели скитался по небу вместе со вторым солнцем — и в то же время терпеливо стоял внизу, в нашей повозке, со шляпой в руке, и ждал, склонив голову, как на молитве. Еще и по сей день, — воскликнул однорукий, — моя голова сама собою норовит опуститься в то самое положение. И что же?» — спросил он.

«Ничего. Семь озер, а воды нет! Мир, в котором я очнулся, когда открыл глаза, был мертв, пуст, — он покачал головой. — Я был один, как будто попал, проснувшись, в какой-то неправильный день. Горячий ветер несся по земле, распластавшейся под свинцовым небом, как будто приготовившейся к смерти. Падали тяжелые, первые дождевые капли, но едва они касались земли, как сразу же испарялись. Меня обступило такое безмолвие, что мне казалось: сейчас я умру. Немо кружила во мне кровь. Я

взглянул вверх, мои глаза проникли вглубь небесной пустыни дальше, чем проникал до сих пор взгляд человека. Все было поразительно прозрачным, поразительно чуждым и все-таки до боли близким: я был первым человеком на нашей планете и создан я был для того, чтобы вызволить мертвые вещи из пут смерти. Каждый мой вздох был немым стоном, с каким окружающие вещи обступали меня все ближе. Казалось, они что-то шептали мне, желали о меня опереться. Мне хотелось опять закричать, потому что подобной близости с вещами я страшился, — но издать звук я не смог. Я смотрел на кисть своей руки: она торчала из рукава, как маленький куст, и ветви ее были обтянуты онемевшей серебристой кожей, кожей смерти».

«Стоп! — воскликнул однорукий. Он опять сверлил меня взглядом. — Лик ужаса». Я отвел глаза. Я ему не верил. Последние его слова напомнили мне что-то такое, что я уже слышал. Мне вспомнился Цердахель, но дальше мне пробиться не удалось.