У Дона Великого на берегу

И он держался так, словно всё идёт по его собственному, а не Дмитриеву, замыслу. Как всегда, властно отдавал приказы. А сам думал: упустили из-за своей алчности ордынские ханы московских князей. Радовались — привозят большую дань, дорогие посулы. Богаче, нежели другие русские князья. И вот дожили! Постыдное поражение Бегича. Огромная русская армия. Это поле, не им, Мамаем, выбранное — Дмитрием.

Что ж, дело, слава милосердному аллаху, поправимое! Войско, которое привёл он, больше московского числом. Про умение что толковать. У Мамая — воины. Свои и наёмные. Последним плачено золотом. Знают и те и другие: главная Награда за поход — впереди. Покоится в сокровищнице московских князей, в церковных подвалах и алтарях, в сундуках бояр и богатых купцов-гостей.

Всё это обещано воинам. Кроме того, ждут их толпы русских пленников и полонянок. Это тоже разжигает азарт и своих и наёмников. Как львы будут рваться они к русскому золоту! А что у Дмитрия? Половина войска — лапотники-мужики. В жизни не держали ни сабли, ни копья! Жаль, Дмитрием выбрано поле боя. Но сил хватит для того, чтобы этот досадный промах не. сказался на исходе сражения! А всё Ягайло с Олегом!

Мамай обернулся. Почтительно приблизился один из вельмож.

Вельможа знал, какие известия и от кого ожидал правитель. Понимая, что сейчас он добрый вестник, смело доложил:

— Гонец от великого князя литовского!

— Где? Позови!

— Я здесь, милостивый хан!

Вельможа чуть схитрил. Это был не посланец Ягайлы, как сначала подумал Мамай. Вернулся гонец, посланный им самим к великому князю литовскому. Но Мамай мысленно одобрил вельможу. Он свой. Всем обязан Мамаю. Предан как собака хозяину, из рук которого получает корм. И захотел придать вести и вестнику большее значение в глазах высокородных царевичей и высокомерных князей-мурз, тайных завистников и недругов правителя.

— Говори! — приказал Мамай.

Речь гонца была пышна и витиевата. Но Мамай терпеливо слушал.

Конница и генуэзская пехота выходили в поле. Гонец заполнял тягостное ожидание перед боем.

— Великий князь литовский Ягайло свидетельствует своё почтение и преданность великому царю, повелителю многих народов и стран.

И всё в таком роде...

Мамай ждал, когда гонец дойдёт до главного: где сейчас Ягайло, сколько с ним воинов, когда будет здесь?

Но из длинной речи гонца было ясно только одно: войско Ягайлы в пути.

— Как далеко оно? — осторожно, спиной, затылком чувствуя взгляды царевичей и князей, спросил Мамай.

— Менее дня пути! — с готовностью ответил гонец.

Мамай был раздосадован. И он, и все остальные понимали: великий князь литовский хитрил. Будет победа — он тут. Если же... Мамай оборвал эту мысль. Милосердный аллах не допустит поражения своего воинства. Но хорош Ягайло! Впрочем, правитель давно убедился: верить можно только самому себе. И полагаться следует тоже только на самого себя. Любой другой может предать. Из-за страха, зависти, корысти — мало ли причин! Да и может ли быть иначе? Разве сам он не смотрит на других, как на средство Достижения своих целей? Человек человеку — волк. Это изречение пришло из давней древности. Он, Мамай, с ними вполне согласен.

Мимо, у подножия холма лавиной, блещущей клинками сабель и остриями копий, продолжает стремительно литься конница.

Прекрасно! Злы и горячи воины. Великий Чингисхан поучал: на охоту следует выезжать с голодными собаками. Его воины давно жаждут хорошей добычи. Ободрались и обносились, что и говорить! Стали коситься на богатые шатры. Только золото и богатства врагов должны приковывать взгляды воинов. Зариться на добро, накопленное своими князьями, разве годится? К чему может привести?

Царевич Бадык, тронув коня, приблизился к правителю:

— Местность, что лежит перед нами, вызывает у меня сомнение. Овраги, рощи, реки и ручьи стеснят действия нашей славной конницы. Благоразумно ли принимать здесь бой?

«Принимать»,— отметил про себя Мамай: не давать бой — принимать! Все, конечно, понимают уязвимость позиции. Ну, что же! Он им докажет, что великий полководец способен сражаться и одерживать победы всегда, при любых обстоятельствах.

Помедлив, Мамай сказал:

— Родным дядей этого мальчишки, князя Дмитрия, был московский великий князь Симеон, сын Калиты. У русских он получил прозвище Гордый. Этот гордый князь пять раз приезжал в Орду. На поклон! Униженно выпрашивал для себя и своего рода ханские милости. Так вот, Дмитрий приползёт ко мне на коленях! Будет валяться в пыли у моих ног! Лизать сапоги, вымаливая пощаду!..

Голос повелителя делался всё надсаднее. Его душила злоба. Усилием воли Мамай овладел собой. Закончил ровным голосом:

— А я посмотрю тогда: оставлять ли его князем или послать убирать верблюжий навоз!

— Он стал слишком силён!

— Силён — да. Но для кого — слишком? Советую помнить, благородный Бадык-оглан, я не Бегич!

Правитель Орды и впрямь был совершенно уверен в конечном исходе похода. Уже давно, вероятно со времени первых прославленных ханов, Орда не вставляла против русов, да и кого бы тони было, столь грозного войска