У моря Русского

— Консул, конечно, грудь колесом, — «как, мол, так— усомниться?» «А пошто пути торговые из Руси, из земли Московской затворяете? С кем вам осталось торговать, как не с нами?» «Синьор посол ошибается, — это, значит, консул говорит, — ворота нашего города всегда открыты для русских гостей».

А боярин на своем стоит. «Идучи сюда, видел я, на воротах крепости начертаны слова — «Будьте здоровы и пребывайте с богом, гости Кафы». Столь мудрый девиз мил сердцу каждого купца, одначе вам грешно, написав его, делать все по-иному. В минулом году невинно многих гостей наших у вас побили и пограбили, а Гридка Жук в застенке от побоев помер».

— Помер Гридка, царство ему небесное, — вздохнув, произнес Степанко и перекрестился. — Ну, дальше говори.

«А какая на них вина, никто не знает?» — спросил боярин. — «Как никто не знает? — консул взял со стола письмишко и говорит: — Давно через толмача Иванчу мы государю вашему про вину купцов сообщили».

«Какова их вина? — боярин опять же говорит сурово, неторопливо. — А вот какова».

Еще во время консульства Гофредо Леркари в Кафу. прибежали десять генуэзских купцов и один грек. Ходили они с караваном в Венгрию, возвращались оттуда с богатыми товарами. Однако на вашей земле вышеупомянутые купцы на переправе через Днепро подверглись нападению и были пограблены. Они вернулись в Кафу нищими и подали консулу слезную жалобу. Если синьор посол изволит прочесть — вот их письмо».

— Я то письмо читал и боярину перевел, в нем и верно была жалоба фряжских купцов на пограбление, а разбойники названы «козакос иллиус домини де Моско», что означает — подданные царя московского казаки.

— Купцы врут! — крикнул Степанко. — Всем ведомо, что фрягов в ту пору пограбили татары.

— И мы то знаем. Однако консул ди Кабела сказал:

«Наши купцы под присягой назвали виновными в их беде людей московских, а татар не назвали. Почему так, синьор посол?»

— А Никита Василич, не долго думая, говорит: «Верить надо разуму. Допустим, што купцы пограблены в нашей земле какими-то лиходеями. Но кафинские гости при чем?! Они, горемычные, и досе не знают о том пограблении. Умно ли ваше решение?».

«Мы за то, чтобы негоцианты наши нужды в торговле не терпели, — отвечает консул. — Подданные вашего государя их пограбили, нанесли им большой ущерб. И я думаю, что мы сделали верно, возместив этот ущерб за счет русских подданных, живущих в нашем городе. Товаров у ваших людей взято ровно столько, сколько у наших отнято разбойниками».

Тут в разговор вступил Никита Чурилов. Он спокойно испросил у боярина позволения говорить и начал: «Ваша забота о судьбе пограбленных негоциантов, синьор консул, похвальна. Но стоят ли они, неблагодарные, этой заботы? Я совсем нечаянно узнал, что они недавно отправили в Геную письмо, в котором снизошли до клеветы на вашу особу. Пишут они, будто деньги за товары им до сих пор не отданы».

При этих словах, ей-богу не вру, ди Кабела побледнел, как полотно. Не знаю, где раскопал сурожанин это письмо, но, провалиться мне на этом месте, он сразил этой вестью консула наповал. У ди Кабелы, по всему видно, рыльце в пушку…

— Прика-а-арманил и наши денежки, стервец! — не стерпев, крикнул один из купцов.

— Теперь аминь!

— Что с возу упало — пропало!

— Подождите, купцы, не торопитесь. Слушайте далее. Консул, стало быть, и бледнеет и краснеет, а Чурилов спокойненько продолжает: «Я не хочу этому верить, но написали они, будто вы эти деньги присвоили».

«Подлецы!» — крикнул консул.

«И я говорю — подлецы, — согласился Никита. — За это время переругались они промеж собой, и грек, о котором было говорено, сам мне рассказал, как его компаньоны умышленно договорились возвести поклеп на московских подданных, дабы с их земляков в Кафе потерянное воз-вернуть».

«Какие злостные клеветники и обманщики! — воскликнул ди Кабела. — Я не могу этому поверить!»

«Вот синьор Кокос тому свидетель. Говорю при нем».

«За обман будем жестоко наказывать, — гневно изрек консул и еще добавил — На евангелии клялись, презренные».

«На то воля ваша — наказывайте, — говорит боярин — одначе гостей наших из застенка надо отпустить и добро и товар вернуть».

«Люди ваши будут освобождены сегодня же. А товары вернуть, к сожалению, мы не можем. Они проданы, а деньги внесены в казну. Тут боярин Никита Василич, сверкнув очами, сказал: «Позволь, господин консул, промолвить на то государево слово». Он взял из рук писца великокняжеский наказ и стал читать: «Иоан Василич, государь всея Руси, повелел сказать твердо: людей наших ослобонить, товары ихние чтобы вы поотдавали, дороги бы купцам не затворяли. Коли ж так не учините и людям нашим товар не отдадите, ино уже не мы, а вы путь купцов затворяете. После этого мы, даст бог, и без вашей торговли проживем, а как вы, кафинцы, без торговых дорог пребудете? Вот слово Великого князя Иоана».

— Так их, жуликов голенастых, и надоть! С ними только так и говорить! — воскликнул Степанко Васильев, прослушав пересказ Шомельки.

— Молодец, великкнязь!

— Доколе им в зубы глядеть будем? — одобрительно шумели купцы.