У нас всегда будет Париж

Пробыли мы там минут пять, может, больше; отец держал меня на коленях, а я в полусне прислушивался к беззлобному смеху отцовского приятеля, отпускавшего шутки насчет наших чудесных странствий.

Наконец этот беззлобный смех умолк. Отец со вздохом поднялся с крыльца, а я так и не сумел стряхнуть дремоту. То проваливаясь в сон, то начиная сознавать происходящее, я так ехал у отца на руках всю оставшуюся милю.

Даже теперь, семьдесят лет спустя, у меня перед глазами стоит образ моего великодушного отца, который безропотно, не говоря ни слова мне в упрек, несет меня по ночным улицам. Что может быть прекраснее этих воспоминаний сына о любящем и заботливом отце, который больше мили нес его, подростка, домой на руках сквозь ночную тьму?!

Частенько, вспоминая тот случай, я – возможно, не без вычурности – говорил о нем «наша летняя пиета»[4]: проявление отцовской любви, путь по нескончаемым тротуарам, под темными окнами, в обратную сторону от уходящих главной улицей слонов, которых звали протяжные гудки и пыхтенье паровоза, готового умчаться в ночь и увезти с собой вихрь огней и звуков, навсегда оставшихся у меня в памяти.

На другой день я проспал завтрак и вообще все утро, проспал обед, проспал весь день – а к пяти часам наконец продрал глаза и, пошатываясь, вышел из своей комнаты, чтобы сесть ужинать с братом и со всей семьей.

Отец в молчании ел бифштекс, а я сидел напротив, уставившись в свою тарелку.

– Папа! – выкрикнул я, чувствуя, что из глаз брызнули слезы. – Спасибо тебе, папа, спасибо!

Отрезав кусок бифштекса, отец поднял на меня непривычно блестящие глаза.

– За что? – только и сказал он.

Улети на небо

– Вира помалу. Сюда, вот так.

Это был груз особого назначения. Его бережно собирали и разбирали прямо на космодроме и тут же отправляли на погрузку в огромных упаковочных ящиках, в контейнерах размером с комнату, завернув и перезавернув, проложив ватой, стружками и мягкой ветошью, чтобы не допустить повреждений. Несмотря на все предосторожности и треволнения, связанные с погрузкой коробок, тюков и пакетов, на площадке был аврал.

– Шевелись! Быстрей поворачивайся!

Это был второй корабль. Это был второй экипаж. Накануне в направлении Марса стартовал первый корабль. Невидимый глазу, он уже рокотал в необъятных черных просторах Вселенной. И второй корабль должен был отправиться следом, как охотничий пес, бегущий через неприветливую пустошь на слабый запах железа, расщепленных атомов и фосфора. Второй корабль, этакий толстяк, будто раздавшийся в длину и ширину, с невероятно разношерстным экипажем на борту, не имел права задерживаться.

Второй корабль был набит под завязку. Вздрогнув, он затрепетал, изготовился и небесной гончей сорвался с места в длинном, грациозном прыжке. Вниз обрушился шквал огня. Дождем хлынул уголь вперемешку с языками пламени, будто само небо решило раздуть топку. К тому времени как на бетонированной площадке осела пыль, корабль скрылся из виду.

– Хоть бы долетели благополучно, – глядя в небо, сказал ассистент психолога.

Первый корабль, прорезав ночное небо, приземлился на планете Марс. Двигатели взахлеб глотали прохладу. Механические ноздри и легкие исследовали атмосферу и подтвердили ее высочайшее качество, возраст в десять миллионов лет, тонизирующие свойства и отсутствие вредных примесей.

Члены экипажа сошли по трапу.

Здесь их никто не ждал.

Капитан и тридцать человек команды ступили в тот край, где нескончаемый ветер летал над пыльными морями и средь мертвых городов, которые были мертвы уже в ту пору, когда Земля еще только распускалась диковинным цветком на расстоянии в трижды двадцать миллионов миль. Небо, сверкающее ослепительной ясностью, походило на хрустальную лохань, где заспиртованы немигающие звезды. Горло и легкие терзала резь. Каждый вдох давался с трудом. Воздух был неуловим, как ускользающий призрак. Члены экипажа страдали от головокружения и вдвойне остро ощущали свое одиночество. На их корабль опускался песчаный саван. Пройдет совсем немного времени, сулил ночной ветер, и, если не будете дергаться, я вас похороню, как похоронил многие города и засохшие трупы, которых никто больше не увидит, похороню вас, как иголку в комке мишуры, – вы даже обжиться тут не успеете.

– Внимание всем! – с напускной бодростью прокричал командир.

Его слова, будто обрезки прозрачной бумаги, разметало ветром.

– В одну шеренгу становись! – скомандовал он в лицо безмолвию.

Астронавты в замешательстве сделали несколько шагов. Топчась на месте и натыкаясь друг на друга, они кое-как построились.

Капитан обвел взглядом шеренгу. Планета была под ногами и всюду вокруг. Люди стояли на дне пересохшего моря. На них нахлынула сокрушительная тяжесть годов и столетий. Ничего живого. Марс был мертв и настолько далек от их мира, что каждого незаметно пробрал озноб.

– Итак, – натужно выкрикнул командир, – с прибытием!

– С прибытием, – повторил призрачный голос.