Синекдоха так же работает и в обратном направлении. В заявлении «Америка совершила полёт на Луну» на самом деле говорится о малой группе астронавтов. Когда Чикаго наконец победил в 10-м иннинге седьмой игры чемпионата мира 2016 года, каждый житель Чикаго, должно быть, чувствовал, что он лично победил в игре; в действительности же было так, что «Чикаго» – это очередная синекдоха, набор игроков в мяч, к которым обращаются как к городу.
Это напоминает мне о том времени, когда я учился в колледже и мать одного моего знакомого предложила мне договориться для меня о собеседовании в газете
Синекдохи поначалу могут казаться безобидными, но они на самом деле способны принести немало ущерба и уязвить чувства. Синекдохи создали мелочного еврея, ворующего индийца, ленивого чернокожего и апокрифическую одинокую мать – индивидуальных персонажей, созданных только для того, чтобы представлять целые группы.
Погодите-ка. А метонимия разве не совершает то же преступление? Что насчёт, например, краснокожих? Разве это не характеристика, представляющая всех коренных американцев (а не только одноимённую футбольную команду)? Да, так и есть. Чернокожий, раз уж на то пошло, – это тоже метонимия. То же с называнием пожилых женщин «седовласыми».
На самом деле синекдоха и метонимия – это очень близкие родственники; особенно это заметно в более тёмной стороне тёмного искусства. Если вы назовёте кого-то Поллианной, Бетти или, не знаю, кхалиси, то вы будете обращаться к определённому типажу? Тогда это метонимия. Кхалиси – это Мать драконов. Это метонимия, потому что даже в «Игре престолов» девушка не может снести драконьи яйца, а называть её Приёмной матерью драконов – это идиотизм. Вот если бы её последователи называли её Матерью дракона, то это было бы синекдохой, потому что она оберегает больше чем одного дракона. Требование Бейонсе, чтобы её любимый «надел кольцо», большинство ораторов считают синекдохой. Кольцо – это часть целого свадебного индустриального комплекса. Однако это также можно посчитать и метонимией, потому что кольцо – это знак помолвки.
Знаю, знаю. Всё слишком мутно. На протяжении многих столетий ораторы напрасно расходовали чернила, тщетно силясь выяснить, что есть что. Вот почему я люблю сбивать метонимию и синекдоху воедино и называть их «тропами принадлежности». Они делают так, что что-то, относящееся к кому-либо или чему-либо, представляет нечто большее. Или наоборот.
Допуская, что вы вряд ли планируете стать великим теоретиком риторики, сделаю вывод о том, что для вас не так важно прилепить ярлык к тропу, чем понять, как эти тропы работают. Когда вы приближаете объектив мысленной камеры вашей аудитории и затем заставляете её подумать о том самом человеке, том самом предмете одежды, той самой части тела, том самом цвете кожи или том самом действии, то вы не просто показываете ей, как вы умны или поэтичны. Вы, вероятно, преобразуете сами установки своей аудитории.
Например, вы с друзьями замечаете группу мужчин в превосходной физической форме и впоследствии берёте за правило называть таких людей кубиками: эта метонимия (или это всё-таки синекдоха?) определяет этих мужчин. У вас не возникает мысли о том, что один из них может оказаться будущим раввином, а другой – выдающимся рэп-исполнителем. Они кубики. Все они. Эта сила и это потенциальное зло вызывают определённый восторг.
Не знаю, какая часть риторики лучше демонстрирует моральную расплывчатость этого искусства.
Гипербола: от кротовин до луны