Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

– Видели. Что он делал?

Ладислас разразился бурной речью, суть которой сводилась к тому, что не будь он иностранцем, старший инспектор не посмел бы допрашивать его и ставить под сомнение его слова.

– Такая работа, приходится сомневаться в том, что слышишь, – невозмутимо парировал Хемингуэй. – К тому же у вас манера противоречить самому себе. Сержанту Карсторну вы сообщили, будто не ходили в Фокс-Хаус, а когда он вам не поверил, сказали, что все-таки ходили – к задней двери. Я вынужден предположить: вы знали, что мистер Уорренби находился внутри дома, раз вы его видели. Вы занимались там разведкой? Не склонен вас осуждать, он ведь был из тех, с кем лучше не сталкиваться. Ну, выкладывайте, что там произошло на самом деле?

Эта деловитая речь привела Ладисласа в чувство. Он еще немного поглазел на Хемингуэя, а потом промолвил:

– Когда я говорю, что не видел его, я имею в виду…

– Что видели! Вы же иностранец и неважно владеете английским языком?

Поляк задохнулся от возмущения:

– Он сидел в своем кабинете. Читал какие-то бумаги.

Хемингуэй кивнул:

– За письменным столом? Вы легко могли увидеть мистера Уорренби с дороги, если он был там. Потом подкрались к задней двери, что было глупо. Во-первых, я видел тропинку, по которой ходят торговцы, она проложена вдоль той стороны дома, где Уорренби мог вас заметить. А во‑вторых, он должен был бы услышать, как вы стучитесь. Ладно, если вы так говорите, я не возражаю, это не очень важно.

– Сейчас скажу вам правду! – воскликнул Ладислас. – Я не подходил к двери. Ушел, потому что не хочу неприятностей для мисс Уорренби, а раз ее дядя дома, то мне ясно, что она никуда со мной не пойдет. Что здесь такого?

– Лишняя работа для полиции, больше ничего, – заметил Хемингуэй и ушел.

Для констебля Милкенторпа нашлась компания. Выйдя из машины, он с усмешкой наблюдал за потрепанным субъектом преклонных лет в старой одежде и засаленной фуражке набекрень, что шло вразрез с его почтенным возрастом. Рядом стояла полная женщина. На эту пару грозно взирал еще один констебль – средних лет, со склонностью к избыточному весу. Старший инспектор увидел, как полная женщина берет старика за руку, и услышал, как она уговаривает его уняться и идти домой, где его ждет чай.

– Отпусти, не то получишь тумака! – ответствовал старейшина сварливо и не вполне разборчиво, цепляясь для устойчивости за молодой ясень. – Женщины! Глаза б мои их не видели! Я намерен поговорить с детективом, и никакая женщина мне не помешает, тем более этот олух! У него тупая башка и плоскостопие, пусть не мечтает о повышении, даже если доживет до моих лет, ему лычек не видать, потому что он ест не в себя – или это не жир, а водянка?

– Отец! – взмолилась дочь, дергая его за руку. – Не груби мистеру Хобкирку! Если не прекратишь, то…

– Будешь дальше распускать язык, Бигглсвейд, – пожалеешь, что вовремя его не проглотил! – не выдержал констебль Хобкирк, задохнувшись от гнева.

– Мистер Бигглсвейд, мистер Хобкирк! – поправила его женщина, мгновенно переметнувшись в противоположный лагерь. – Ему целых девяносто лет, забыли, что ли? Все, отец, пошли!

– В чем дело? – вмешался подошедший Хемингуэй.

Констебль Мелкинторп так увлекся представлением, что забылся и подмигнул начальнику. Хобкирк отреагировал по-уставному:

– Полицейский констебль Хобкирк, сэр! Разрешите доложить…

– Заткнись, молокосос! – скомандовал Бигглсвейд. – Нечего тебе докладывать, дай мне! Знаю я тебя, еще наврешь с три короба. Пусть в газете будет моя фотография, а под ней надпись – мол, такой-то…

– Отстаньте от констебля, дедушка! – добродушно попросил Хемингуэй. – Что случилось, Хобкирк?

– Случись что, – не сдавался непокорный Бигглсвейд, – его лучше не спрашивать, он уже много лет не видит дальше собственного брюха, куда ему! А я ни словечка не скажу, потому что никогда не имел дела с полицией, никого из вас не боюсь!

– Несносный старикашка! – воскликнул Хобкирк. – Ты же был худшим в графстве браконьером, пока не превратился в развалину, мне ли не знать!

Злодейская физиономия Бигглсвейда сморщилась, из беззубого рта вырвалось слабоумное хихиканье.

– А ты докажи, сынок! Я не отрицаю и не подтверждаю, просто говорю, что был слишком хитер и всегда оставлял вас, олухов, с пустыми руками.

– Не обращайте на него внимания, сэр! – попросила дочь. – Впал в детство. Прошу извинения за его речи, у него осталось одно упрямство. Взялся рассуждать, а зубы забыл дома!

Сильный тычок локтем от разгневанного папаши заставил ее замолчать.

– Дочка, – представил ее Бигглсвейд. – Не даст отца в обиду. Вон как расцвела. У меня есть еще. И сыновья. Первым родился сын, последним тоже.

– Знаете, дедушка, – произнес Хемингуэй, – ничего мне так не хочется, как послушать историю вашей жизни, да только работа не позволяет. В общем, поскорее выкладывайте, зачем я вам понадобился!

– Вот-вот, сынок, слушай меня – произведут в сержанты! – одобрительно прошамкал Бигглсвейд. – Я-то знаю, кто убийца!

– Неужели?

– Ничего он не знает, сэр! – вмешался Хобкирк. – Совсем спятил от дряхлости! В сержанты! Вот старый болван!