Убийства на Чарлз-стрит. Кому помешал Сэмпсон Уорренби?

– Эта выпущена не из ружья Пленмеллера? Удивительно!

– А я не удивлен, – заметил Хемингуэй. – Если бы в Уорренби стреляли из этого ружья, я поймал бы пулю рукой. Возможно такое? Нет.

– Среди всех местных, – продолжил Харботтл, – я считал его самым подозрительным. Честно говоря, мне он с первого взгляда не понравился.

– Сделаю все, чтобы поставить его в известность об этом, – отозвался Хемингуэй, сортировавший записи в своем блокноте.

– Не смешно, – враждебно сказал инспектор. – Злой язык выдает порченую натуру. Когда он заявил вам, что убил своего брата, я был потрясен сильнее, чем когда-либо в жизни! Даже вы, сэр, не сочли бы подобное удачной шуткой!

– С чего вы взяли? – рассердился Хемингуэй.

– Более того, – гнул свое инспектор, не обращая внимания на начальственный гнев, – я продолжаю верить в то, во что верил сначала.

– Верьте во что хотите, но я здесь не с целью расследовать смерть первого Пленмеллера. Достаточно утверждения Карсторна, что произошло самоубийство.

– Никто не спорит. Но если вы спросите меня, то я отвечу, что этот человек был преступником с моральной точки зрения.

– Говорит, что довел брата до самоубийства… Признавайтесь, что испортило вам настроение? Что вы раскопали?

– Нечто, не имеющее, строго говоря, отношения к данному делу, – ответил Харботтл. – Но я захватил это вместе с бумагами. Помните, я говорил вам, что Уорренби был коронером? Так вот, я нашел письмо, оставленное несчастным самоубийцей. Вы только послушайте! Дата – 25 мая прошлого года, в ту самую ночь он заперся в ванной и отравился газом. «Дорогой Гэвин, это мое последнее письмо тебе, больше мы не увидимся. Ты приезжаешь сюда, чтобы что-то из меня вытянуть, разозлить своим сарказмом. С меня довольно. Дом перейдет тебе раньше, чем ты думаешь, и когда окажешься в моей шкуре, то сможешь поздравить себя с тем, что поспособствовал моему концу. Так и будет, я тебя знаю. Твой Уолтер». – Харботтл отложил листок. – Бедняга не ошибся! Он действительно торжествует!

Хемингуэй взял письмо и заглянул в него.

– Вообще-то мне Пленмеллер нравится не больше, чем вам, но это тоже подлость – отравиться газом, оставив такое письмо! Представляю, как приятно было брату слушать, когда письмо зачитывали в суде!

– Мог бы убраться куда подальше от стыда! – буркнул Харботтл.

– Не мог. Во-первых, за здешнюю собственность много не выручить. Во-вторых, даже этот хладнокровный мерзавец знает, что такое нервы.

– Ничего, ему хватило самообладания, чтобы застрелить Уорренби. Так я думаю!

– О, да! – подхватил Хемингуэй. – Он перебил бы полдеревни, если это пригодилось бы для новой книги. Но если вы пытаетесь убедить меня, что Пленмеллер выстрелил в Уорренби из неприязни, то напрасно тратите время, Хорас. Я признался начальнику полиции, что не знаю, что является мотивом для убийств, но это было преувеличением. Никто, кроме умалишенного, не убьет ближнего просто потому, что считает его навязчивым пройдохой! Полагаю, Пленмеллеру хочется, чтобы я думал иначе, тогда он мог бы наслаждаться тем, как я раз за разом оказываюсь в дураках. Но если ему нужно, чтобы я счел его главным подозреваемым, то пусть преподнесет настоящий мотив и перестанет изображать душу общества. Что еще вы нашли в кабинете Уорренби?

Харботтл с пренебрежением посмотрел на бумаги на столе:

– Я принес это вам, но вряд ли вы найдете в этом что-нибудь ценное. Тут переписка с одним из городских советников – похоже, у них вышла ссора. Еще много всего про какое-то выставленное на продажу имущество в доверительной собственности. Кажется, главным попечителем выступал Драйбек, он всем этим и заправлял. Уорренби представлял интересы человека со странным названием – никогда раньше такого не слышал… – Харботтл вытянул из груды одну бумагу и воскликнул: – Вот, сэр! Бенефициарий! – Он положил бумагу на стол и ткнул пальцем в соответствующую строчку.

– Ох, уж эти законники, – с отвращением пробормотал Хемингуэй. – Поищите словарь!

Инспектор вернулся через несколько минут с увесистым томом.

– Так называется тот, кто получает прибыль от имущества в доверительной собственности, – продекламировал он.

– Отлично! – кивнул Хемингуэй, просматривавший письма. – Этот клиент, понятно, хочет свою долю. Можно приступать к продаже, но Драйбек по какой-то причине тянет резину…

– Неудачное время для продажи, – подсказал Харботтл. – Он так и объясняет в одном из своих писем, и это звучит разумно. Уорренби этого не опровергает. Пишет с безупречной учтивостью: мол, ситуация ясна, но его клиенту не терпится без промедления получить свою долю вырученного. Не понимаю, сэр, какое это имеет отношение к убийству? Я сомневался, нужно ли показывать это вам. Причина сомнения – появление в кабинете Уорренби Драйбека сегодня днем. Я решил, будто он что-то вынюхивает, однако он объяснил, что хочет как-то помочь Каупланду. Драйбек пытался вытянуть из меня, нашел ли я что-нибудь, – так я расценил его болтовню. Конечно, я его выпроводил, а потом подумал, что он беспокоится из-за переписки с Уорренби. Ничего иного, что касалось бы его, я не нашел.