Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

— Сэр, — прошептала София. — Сэр... мы с вами в последний раз видим друг друга на этой земле. Если вы простите меня, вашу супругу Изамбур, то и сами очиститесь от грехов. Только скажите мне, что вас сильнее всего мучило, что больше всего рассердило в ту далекую ночь...

Она вовсе не стыдилась того, что выдавала себя за другую. Ее толкало на это не только любопытство, но и ощущение того, что она имеет право узнать эту тайну.

Разве не та ночь стала началом всех пагубных событий? Разве ее собственная жизнь'не сложилась бы иначе, если бы король не отверг Изамбур?

Ей бы не пришлось предавать королеву, Грета не прокляла бы ее и она не стала бы женой Бертрана. Она не стала бы заставлять Теодора учиться и не вынудила бы Мелисанду покончить с собой. Может быть... может быть, она лучше бы узнала брата Герина, но той ночи в Суассоне никогда не было бы, когда ярость, вызванная поведением короля по отношению к Изам-бур, толкнула его в ее объятия. Не было бы Катерины, и некому было бы подначивать других женщин убить ее как колдунью.

— Что... — наставала София. — Что тогда произошло? Давление его руки ослабло, лысая голова опустилась на подушки. Слабое дуновение вестра из окна подняло сухую пыль.

— Изамбур, — прокряхтел умирающий король, — Изамбур...

София уже подумала, что это станет его последним словом и ее вопрос останется без ответа. Но потом он, тяжело переводя дыхание, рассказал все, что случилось с ним в ту ночь в Амьене и что потом тридцать лет отравляло ему жизнь.

Длинное шествие скорбящих провожало короля в последний путь тем жарким июльским днем.

Тело Филиппа одели в королевские одежды, в тунику и далматику. На голове его была корона, а в правой руке — скипетр. Сквозь золотой платок, покрывавший его голову, просвечивало восковое лицо, хотя со времени его кончины прошло несколько дней.

В аббатстве Сен-Дени, которому он оставил свое личное имущество, он должен был быть захоронен между могилами его предков Дагоберта и Карла Лысого, и туда его теперь провожали великие люди кролевства, бароны, графи и епископы.

Их лица стали потными под палящими лучами солнца, но церковь Сен-Дени встретила их ледяной прохладой и неярким пятнистым светом, падавшим из цветных окон.

София вместе с остальными заняла место и принялась рассматривать окружающих.

Морщинистая кожа Изамбур из-за напряжений последних дней была не матовой, а красной, и, хотя, конечно, это не являлось ее целью, столь необычный признак здоровья был будто насмешкой теперь уже мертвому противнику, который лежал в своем холодном гробу. «Думал ли кто-нибудь, глядя на нее, что сделал ей король? — размышляла София. — Видели ли в Изамбур его жертву, а не вдову?»

Это было сложно понять. После смерти Филиппа все избегали говорить о нем плохо; но прославляли его как величайшего короля Франции. Уже появились первые легенды, согласно которым он был отмечен Божьей милостью и защитой. Лежа на смертном одре, он стал причиной многих чудес: с неба пришла комета, чтобы возвестить о том, как потрясены ангелы. В далекой Италии тяжело больному рыцарю явилось видение Филиппа, и он выздоровел. А когда тело перевозили из Мант в Сен-Дени, многие больные золотухой избавились от ужасных узелков на лице. У церкви аббатсва уже собралось множество страждущих. Это было начало бесконечного потока, который в течение многих месяцев будет приносить к могиле короля желающих излечиться.

Взгляд Софии перешел с Изамбур на тех, кто последовал за ней как за королевой Франции. Глаза Бланш лихорадочно блестели. Может, она по-прежнему страстно желала козьего сыра и черных оливок или справилась с тоской по родине, как и с отвращением, которое у нее поначалу вызывало серое осеннее и зимнее небо? Привыкла ли она действительно к скромной, тихой жизни, которая началась после скандала, или только того и ждала, чтобы снова стать самой могущественной женщиной при дворе?

Вместо обычного презрения она ответила на взгляд Софии с упрямством ребенка, как будто это было ее наказание, а не наказание короля, что ее час пробил и больше ни у кого не было власти обвинять ее и королевского супруга в ереси. Она крепко держала за руку своего старшего сына — после смерти маленького Филиппа им стал Луи. Он был слишком мал, чтобы понять, что он теперь — наследник престола, лишь изумленно следил за каждым движением епископов и шевелил губами, повторяя слова молитв.

Так же, как и Бланш, он не замечал того, что не все смотрели на него с добротой. В глазах большинства читалось неудовольствие. Такими были глаза Филиппа-Гупереля из Болоньи, второго сына Филиппа, которого ему родила умершая Агнесса и который — несмотря на то, что папа признал его законным, — так и не мог избавиться от того, чтобы его называли ублюдком.