Убийство на Аппиевой дороге

Но тут на голову мне набросили мешок, торопливо дёрнули вниз. Края упали мне на плечи, затем на руки и в следующий миг почти до самой земли. Я очутился в полной темноте. Верёвка захлестнулась вокруг туловища; другая впилась в лодыжки. В нос ударил запах пыли и лука. Я закашлялся, отплёвываясь. Ещё одна верёвка обвилась вокруг моего горла, сжимаясь всё сильнее. Вот, значит, какая смерть мне суждена: быть задушенным в вонючем мешке из-под лука на Аппиевой дороге…

— Ты же горло ему перехватил, болван!

Верёвка немедленно ослабла, затем переместилась мне на челюсть, протискиваясь между губ.

— Не слишком затягивай, а то задохнётся.

— Ну и пусть, нам меньше хлопот. Скажем, от страха окочурился.

— Заткнись и делай, что велено. Что другой, надёжно связан? Порядок.

— А раб?

— Вроде мёртв.

Послышался звук удара, будто кого-то со всей силы пнули ногой.

— Да, похоже на то.

— Тогда оставь его, пусть валяется. Его всё равно забирать не приказывали. Нам ещё повезло, что конь его сбросил, а то он бы задал нам работы. Парень был крепкий. Ладно, давай телегу.

Послышался стук копыт и немилосердный скрип колёс. Меня подняли и бросили на что-то твёрдое, но податливое. Тот самый голос, что отдавал распоряжения, произнёс над самым моим ухом:

— Лежи тихо, не рыпайся. Ты мешок с луком, наваленный на телегу вместе с другими мешками, понял? Ехать нам долго, так что поудобнее устраивайся сейчас, если можешь. А потом чтоб шевельнуться не смел. Приспичит — держись или под себя ходи. И чтоб ни звука. Вздумаешь рыпнуться или голос подать…

Что-то острое упёрлось мне пониже спины. Я невольно охнул.

— Ни звука, я сказал! Не то в следующий раз я воткну его по самую рукоять. Всё, поехали.

Щёлканье кнута, крик осла. Телега тронулась. На другой дороге нас стало бы немилосердно трясти; но на гладких, хорошо пригнанных камнях Аппиевой дороги телега даже не раскачивалась. Помня угрозу наших похитителей, я лежал, не шевелясь и затаив дыхание.

Конец второй части

Часть 3. Царь

Глава 22

— Сорок, — объявил Эко. Он снова принялся считать сделанные на земляной стене отметины, проводя пальцем по каждой и шевеля губами. Дойдя до последних, он стал считать вслух. — Тридцать восемь, тридцать девять, сорок. Ровно сорок дней.

— Не факт, — возразил я. — Почём ты знаешь, что нас везли сюда именно четыре дня, а не три, не пять и не шесть? Нас же всё время держали в этих проклятых мешках, в которых день было не отличить от ночи. К тому же почти не давали есть. Время тянулось, я потерял счёт дням.

— Я не потерял. Говорю тебе, от гробницы Базилиуса до этой треклятой дыры, где бы она ни находилась, нас везли четыре дня.

— С чего бы это я потерял счёт дням, а ты нет?

— Тебя же по голове ударили. Вот у тебя всё и перепуталось. Может, поначалу ты вообще был оглушён и не мог сообразить, что творится.

— У меня в голове было достаточно ясно, чтобы сообразить по шуму, что мы проезжаем через Рим. Зря мы тогда не закричали. У нас был шанс.

— Папа, сколько можно. Не было у нас шанса. Ни малейшего. Мне в бок уткнули острие ножа, да и тебе тоже. И ножи не убрали, пока мы не отъехали от городских стен.

— А ты уверен, что мы выехали именно через Родниковые ворота?

— Уверен. Я слышал…

— Да, помню. Кто-то спросил, где улица Ювелиров, и ему ответили: «Прямо, а потом направо».

— Точно. Значит, мы как раз выезжали из Родниковых ворот на Фламиниеву дорогу, а она ведёт на север.

— Через Марсово поле, — задумчиво сказал я. — Мимо палаток для голосования. Вокруг них, наверно, всё уже травой поросло.

— И как раз мимо виллы Помпея на Пинцианском холме. — Эко грустно усмехнулся. — Может, Великий смотрел на нас с балкона и думал: «От этих мешков луком шибает за милю. Странно, куда можно везти из Рима столько луку. И почему Сыщик с сыном как сквозь землю провалились?»

— Вряд ли Помпей вообще думал о нас. Разве что сам всё это и устроил. — Я принялся мерить шагами яму. — А телега ехала и ехала на северо-запад, пока я счёт дням не потерял…

— А я не потерял. Четыре дня, папа. Не больше, не меньше. Я помню точно.

— Всё равно. Надо взять эти первые четыре отметки в скобки. Мы ведь не можем ручаться…

— Я могу. Если ты опять нарисуешь скобки, я их просто сотру.

Собственно, упирался я лишь для виду. Мы спорили раз в сотый, не меньше. Просто о чём ещё говорить в яме, верх которой забран решёткой. Шёл сороковой день нашего плена — или всё-таки только тридцать седьмой? Как определить точно?

Взяв палочку, которой Эко делал отметки, я пририсовал каждой из трёх первых отметок скобки.

— Теперь считаем те, в которых сомневаться не приходится. Получается…

— А, чтоб тебя!

К хлебу, отложенному со вчерашнего дня, подбиралась крыса. Эко кинулся к ней и топнул ногой.

— Кыш отсюда!

Зверёк с писком метнулся прочь и скрылся в щели, которую мы вот уже несколько дней безуспешно пытались забить землёй.

— До чего обнаглели, проклятые твари! — Эко снова уселся. — Уже среди бела дня шныряют тут. Раньше хоть света дневного боялись.