Убийство на Аппиевой дороге

— Как ты думаешь, папа, что сейчас делается в Риме? — грустно спросил Эко.

Я прочистил горло.

— Как знать? На Альбе болтали разное. Некоторые слухи были более-менее правдоподобны; некоторые — совершенно невероятны. Я, к примеру, в жизни не поверю, чтобы Милон покончил с собой. Он для этого слишком упрям. Может, он и угодил в ловушку, из которой ему не выбраться, как и его кротонскому тёзке; но Милон не сдастся. Он будет сражаться до последнего, отбиваясь и изворачиваясь. А в остальном — кто знает? За время, что мы здесь торчим, могло случиться всё что угодно; сорок два дня — это целая вечность!

— Тому богу евреев хватило, чтобы потопить мир, — угрюмо заметил Эко.

— А людям вполне могло хватить, чтобы потопить республику в крови. Но я, пожалуй, поставил бы на порядок против хаоса — во всяком случае, сейчас. Помпей намеревался добиваться разрешения сената на введение в город армии для подавления беспорядков, и я готов спорить, что он своего добился. А армия во главе с Помпеем — это силища, с которой не шутят.

Но Эко был настроен скептически.

— Против варваров в чистом поле — да, пожалуй. Но не против городского сброда, швыряющего камни в узких переулках.

— Я как-то плохо представляю себе, чтобы у сброда хватило духу схватиться с солдатами Помпея.

— Солдаты не могут быть повсюду одновременно. В отличие от беспорядков и поджогов.

— Да, верно. Беспорядки могут продолжаться и при армии Помпея, но лишь незначительные. Во всяком случае, на Форуме будет порядок.

— Настолько, чтобы можно было наконец провести выборы?

Я покачал головой.

— Пока не разберутся с убийством Клодия, о выборах и речи быть не может. Только представь, что выборы состоялись, и Милон победил. В принципе, такое возможно — сторонников у него по-прежнему хватает. Но тогда непременно вспыхнут беспорядки, и может дойти до того, что клодиане в открытую схватятся с армией Помпея. А это уже гражданская война. Сенат на такое не пойдёт.

— Но кто же будет управлять республикой? Как ты думаешь, сенат может провозгласить Помпея диктатором?

— Ни в коем случае. Есть ведь ещё и Цезарь, и у него тоже армия. Если Помпея провозгласят диктатором, Цезарь наверняка пойдёт со своим войском на Рим. Ничего другого ему просто не останется. — При мысли о том, что Метон, мой сын, окажется вовлечён в пучину гражданской войны, у меня холод пошёл по коже.

— Цезарь никогда не пойдёт на Рим.

— Звучит дико, что и говорить; но кто пару месяцев назад мог представить себе, что курию сожгут средь бела дня?

Обо всём этом мы говорили уже много раз. Случалось, что рассуждал здраво Эко; а сомневался во всём я. Не гадать, что происходит в Риме, мы не могли; точно так же, как не могли этого знать.

— Вообще-то я говорил о другом, — помолчав, сказал Эко.

— А о чём?

— Когда я спросил, что, по-твоему, сейчас делается в Риме, я имел в виду не беспорядки и не выборы. Я спрашивал…

— Я знаю, о чём ты прашивал. Я с самого начала понял по голосу.

— Тогда почему ты заговорил о политике и выборах? Неужели тебе не хочется поговорить, как там наши?

— Когда я о них думаю, иногда мне становится легче. А иногда — наоборот, страшно за них. Так, что внутри всё холодеет.

— Понимаю. Я тоже за них боюсь.

— Столько времени от нас никаких вестей. Они, должно быть, думают, что нас уже нет в живых. Только представить, что Бетесда… — В горле и у меня встал ком.

— Я понимаю, — отозвался Эко. У меня самого сердце разрывается, когда я думаю, что Менения плачет. Вообще, когда женщины оплакивают… Вспомни Фульвию и Клодию в ту ночь, когда мы видели тело Клодия. Он ведь был подонок ещё тот, верно?

Я пожал плечами.

— Для кого как. Тех, кто были ему врагами, он не жалел, это уж точно. И погубил на своём веку многих. Но многим он дал надежду и права, которых у них прежде не было. Не говоря уж о верном куске хлеба. Для них он герой и благодетель.

— И при всём при том, он был жаден до денег и власти. Вспомнить только его дом на Палатине и виллу на Альбе.

— Что верно, то верно.

— И всё же его сестра оплакивала его. И Фульвия — в доме она не подавала виду; но потом, перед толпой, завопила в голос. Тогда я подумал, что она работает на публику. А теперь думаю, что это и правда был взрыв горя. Я представляю, как Менения и Бетесда оплакивают нас, не зная, что с ними теперь будет; вспоминаю Клодию и Фульвию, потерявших мужа и брата — и на душе у меня делается тяжело. — Он поднял глаза к решётке, сквозь которую пробивался утренний свет. — Но мы опять говорим о другом. О том, как они переживают за нас. А главное не это.

— Ты думаешь, что с ними что-то могло случиться.

— Да.

Я вздохнул.

— Это опять же зависит от Помпея. Он обещал, что его люди будут охранять их, пока мы в отъезде. А Помпей человек слова.

— Но прошло уже много времени, а о нас ни слуху, ни духу. Он, наверно, думает, что нас убили.

— Наверно. Если он вообще о нас вспоминает.

— И потом, может быть, ему не удалось подавить беспорядки. Что, если его убили? Или началась гражданская война с Цезарем, и Помпей отправился в Испанию, к своему войску?