Убийство на Аппиевой дороге

— Теперь мы все вместе, живы и здоровы, — сказал я и привлёк к себе Бетесду. Какое счастье было ощущать её теплоту и близость. Другой рукой я провёл по густым чёрным волосам Дианы, сидевшей на низеньком стульчике слева от меня. Ни у кого в мире больше нет таких прекрасных волос. Диана улыбнулась; но лицо её оставалось омрачённым. Наверно, после стольких дней тревоги и неизвестности ей было трудно поверить, что все несчастья позади.

Мы поговорили ещё немного — о нашем плене, о том, что делается последнее время в Риме, и о том, как Бетесда сумела вымуштровать охранников Помпея так, что они ходят у неё по струнке. Потом Эко и Менения уложили детей спать и сами удалились в свою комнату. Вскоре удалился и Давус, а чуть погодя ушла и Диана, всё ещё с омрачённым лицом. Мы с Бетесдой остались одни.

— Мне так тебя не хватало, — прошептала она, приблизив своё лицо к моему.

— О, Бетесда, я с ума ходил от страха за тебя.

— Я тоже ужасно боялась за тебя; но я сейчас не об этом. Мне так тебя не хватало. — Она провела пальцами по моей груди, а затем рука её недвусмысленно скользнула вниз.

— Бетесда!

— Но, муж мой, ты, должно быть, изголодался за столько времени.

Странное дело, но за долгие дни пребывания в яме я почти не ощущал желания. Пару раз, ради чистого облегчения, я прибегал к необходимым мерам, пока Эко спал. Думаю, что и он тайком от меня проделывал то же самое, разве что чаще. И раз или два при этом я предавался фантазиям, в которых участвовала некая высокородная дама, имеющая обыкновение разъезжать в носилках с занавесками в красно-белую полоску. Но большую часть времени я старался абстрагироваться от телесных нужд. Наверно, забывая о возможных наслаждениях, я забывал также и о почти наверняка ожидающих меня боли и смерти. Меня словно похоронили заживо — что, собственно, было недалеко от истины.

Теперь же я снова был дома — живой и здоровый; в окружении близких, целых и невредимых, после сытной трапезы. Но я чувствовал себя смертельно усталым. Четыре дня езды верхом вымотали меня; к тому же я ещё не совсем оправился после заточения в яме. Словом, я был слишком утомлён для того, чего хотела Бетесда… и всё же прикосновения её пальцев не оставляли мня безучастным, и тепло её тела вливало в меня силы. Я погружался в состояние, когда перестаёшь думать; я был словно кусок соли, растворяющийся в воде.

— Но только не здесь, — прошептал я. — Пойдём… в дом…

— Но почему?

— Бетесда!

Мы сделали это в саду, как молодые любовники — и не раз, а дважды, и луна светила нам, а ночной холод лишь заставлять сильнее гореть наши тела. В какой-то миг мне показалось, что на нас смотрят, и я обернулся — но то была лишь голова Минервы, валяющаяся на недавно проросшей траве. Я снова забыл о ней и вспомнил лишь когда всё уже было кончено. Минерва всё смотрела на меня глазами из ляпис-лазури. Грустный взгляд, казалось, вопрошал: «А обо мне ты когда позаботишься?» — точно я мог своими силами поднять её и вернуть на пьедестал.

Потом мы с Бетесдой перешли в нашу спальню. Позднее ночью мне понадобилось выйти. В саду я увидел чью-то тень и уже хотел поднять тревогу, но тут узнал Давуса.

— Давус, почему ты не спишь? Ночью дом охраняют люди Помпея.

— Я не мог заснуть.

— Но тебе нужно выспаться. Завтра ты мне будешь нужен. Я не хочу, чтобы ты зевал на ходу.

— Да, хозяин. Я постараюсь заснуть. — Ссутулившись, он двинулся было прочь, но я удержал его.

— Давус, я и правда очень рад, что ты спасся. Я уж боялся, что мы тебя навсегда потеряли.

— Спасибо, хозяин, — выдавил из себя Давус, глядя в сторону. Да что с ним такое творится? Откуда этот виноватый вид?

— Давус, никто не винит тебя, что всё так получилось.

— Но если бы я умел ездить верхом…

— Да я всю жизнь езжу верхом — и что с того? Они стащили меня с седла без особого труда.

— Но меня-то не стащили! Меня сбросил конь. Если бы я удержался, то мог бы поскакать за подмогой.

— Глупости, Давус. Ты остался бы и сражался бы с ними до последнего, и они бы тебя убили как пить дать. Ты сделал, что мог.

И где только он набрался такой щепетильности, если всю жизнь был рабом?

— Давус, то была милость Фортуны. Твой конь сбросил тебя, ты упал, потерял сознание, тебя сочли мёртвым и оставили на дороге — и потому ты жив. Фортуна улыбнулась нам всем. Мы дома, мы живы и здоровы — так чего тебе ещё?

— Хозяин, я должен тебе кое-что сказать. — Впервые с момента нашего возвращения Давус смотрел мне в лицо. — Ты говоришь, что рад был увидеть, что я остался жив. Но ты даже не представляешь, как я обрадовался, когда увидел тебя! Потому что… Я не могу тебе объяснить. Рад бы, но не могу. — Казалось, он готов был расплакаться. — Я теперь пойду?

— Конечно, Давус. Иди и постарайся хорошенько выспаться.

Он поплёлся прочь, сутулясь, будто придавленный тяжестью. В тот миг мне казалось, что я понимаю его.

Позднее я подумал, что Минерва, глядевшая на нас снизу, должно быть, здорово потешалась надо мной в ту ночь.