Убийство на Аппиевой дороге

— Вот и хорошо. Такие слухи надо пресекать на корню, пока какой-нибудь Цицерон не успел ими воспользоваться. — Внезапно он хлопнул себя ладонью по лбу. — О, Меркурий и Минерва!

— В чём дело? — спросил Эко.

— Что если эти слухи дойдут до Фульвии? С тех пор, как Клодия убили, я из кожи вон лезу, пытаясь заслужить её доверие, внушить ей, что на меня она всегда может положиться. Я просто не вынесу, если… Хотя что я это я? Фульвия ни за что не поверит в такую чушь. Она слишком хорошо меня знает.

Я пожал плечами и изобразил сочувственную улыбку.

Вечером мы узнали от Тирона, что они с Цицероном понапрасну прождали весь день. Назавтра Цицерон собирался снова добиваться встречи с Цезарем; а это значило, что в обратный путь он тронется самое раннее послезавтра утром. Для нас с Эко, жаждущих поскорее увидеться с близкими, каждый день вдали от Рима был вечностью.

— А какие проблемы? — удивился Метон, узнав об этом. — Завтра утром Антоний выезжает в Рим. Почему бы вам не поехать с ним?

— Не хочешь же ты сказать, что после такого разговора…

— Да что тут такого, папа? Хочешь, я сам его попрошу?

— Не вздумай, Метон! Мы из-за тебя сегодня один раз уже чуть не влипли.

— Но вам же нужно поскорее вернуться домой, а ехать одним опасно. Цицерон когда он ещё поедет. И потом, своими речами он вас с ума сведёт. Да и ехать будет медленнее. Поезжайте с Антонием. Вы оба пришлись ему по душе, я это сразу заметил. Он будет рад вашей компании. И потом, в дороге вы лучше узнаете его и увидите, что он за человек. Видите, как удачно всё складывается. Должно быть, сами боги решили вам помочь.

— Ну, даже не знаю. Как по-твоему, Эко?

— По-моему, я хочу вернуться в Рим как можно скорее, а Цезарь намерен мариновать Цицерона как можно дольше.

— Ладно, Метон, если ты думаешь, что Антоний не будет против…

— Пошли, спросим у него.

Видимо, тут все вопросы решались так запросто. Мне, прожившему много лет в Риме, где к цели шли путём многоходовых хитроумных комбинаций, такие нравы были в новинку.

На следующее утро мы ещё затемно выехали в Рим.

Путешествие продлилось четыре дня и обошлось без особых приключений. Антоний действительно оказался человеком прямодушным. Он пил больше, чем следовало, и под влиянием вина не скрывал ни мыслей своих, ни чувств. Я легко мог представить себе, как он убивает в припадке ярости или на поле боя — в конце концов, он ведь солдат; но на роль заговорщика Антоний совершенно не подходил. Он равно искренне говорил и о тех, кого терпеть не мог, и о тех, кто был ему дорог. К первым относился, главным образом, Цицерон; ко вторым — Курион, Фульвия, Цезарь, а также его жена и родственница Антония — насколько я мог судить, именно в таком порядке. Его безыскусность подкупала уже сама по себе, точно так же, как простота черт лица придавала ему своеобразную красоту. Словом, Антоний и вправду совершенно не умел скрытничать. С ним было легко. Я начал понимать, почему мой сын доверяет ему и так горячо за него заступается.

В последний день пути речь зашла о его службе в Египте. Четыре года минуло с тех пор, как Антоний помог римскому квестору в Сирии вернуть на престол египетского царя Птолемея по прозвищу Флейта, свергнутого своей дочерью Береникой.

— Ты бывал когда-нибудь в Александрии? — спросил Антоний. — Мне там понравилось. И александрийцам я пришёлся по душе.

— Да, бывал. Там я познакомился со своей женой. — Я вдруг вспомнил, о чём говорили Антоний с Метоном в Равенне. — Антоний, а что вы тогда говорили про эту дочь Птолемея?

— Это когда? Напомни-ка мне.

— На вилле, когда мы первый раз пришли к тебе. Ты тогда сказал Метону: «Клянусь, я её и пальцем не тронул!» Я ещё подумал, что это наверняка какая-то ваша шутка. По крайней мере, вы оба смеялись.

— А, это про другую дочь, младшую.

— И что? — спросил Эко, многозначительно поднимая бровь.

— Да ничего! Ей и было-то всего четырнадцать — слишком молода на мой вкус. — Что верно, то верно: Фульвия была старше Антония. — А нашим почему-то втемяшилось, что я от неё без ума. До сих пор не уймутся со своими шуточками. Ерунда, короче. Хотя должен признать, в ней что-то есть.

— Очень красива? — Я вспомнил Диану, от которой меня отделяло лишь несколько часов пути.

— Не сказал бы. И не в красоте дело. Мало ли на этом свете красивых женщин; да и мальчиков тоже. Нет, дело не в красоте. Это что-то другое, более замечательное — и более редкое. Что-то в характере. Даже не знаю, как это назвать. Она даже чем-то напомнила мне Цезаря.

— Четырнадцатилетняя девчонка? Цезаря? — рассмеялся Эко.

— Звучит по-дурацки, знаю. Будь она хоть чуточку постарше…

— Но ведь прошло четыре года, — заметил я. — Теперь ей должно быть восемнадцать.

На лице Антония появилось странное выражение. Как там говорили его товарищи? Без ума от неё.

— Что ж, может, когда-нибудь я и загляну в Египет, чтобы поглядеть, что с ней стало.

— И как же зовут эту необычную девицу?

— Клеопатра.

Глава 27

На исходе четвёртого дня, когда дневной свет уже сделался по-вечернему мягким, мы оставили за спиной Тибр, и Рим открылся нашим глазам.