Убийство на Аппиевой дороге

— Захожу иногда. Иной раз мне просто надо куда-то уйти. А иногда…

Я проследил за его взглядом. Он смотрел на женщин.

— Тирон, старый плут. Только не говори мне, что ты ведёшь за спиной у Цицерона тайную жизнью

— А почему нет? Он тоже много чего делает тайком от меня. Гордиан, если бы я тогда знал, если бы я мог что-то сделать…

— Не надо об этом, Тирон. Не сегодня. И без того голова забита заботами, о которых я сейчас хочу забыть. — Я подозвал слугу и велел ему наполнить чашу Тирона. — Я был там, на суде. Слышал речь твоего господина и не мог поверить собственным ушам. Что на него нашло?

— Он мне больше не господин, и ты прекрасно это знаешь.

— Извини, я по привычке. Так какая муха его укусила? Прошлой ночью он был преисполнен обычной самоуверенности. Мне хотелось придушить его на месте.

— Когда ты его видел — да. Но последнее время настроение у него меняется чуть ли не ежечасно. То он уверен в себе, то впадает в полное отчаяние. Ты даже представить себе не можешь, как сказался на нём этот кризис. Сколько его друзей порвали с ним из-за того, что он поддерживал Милона. Как недостойно обошлись с ним и Помпей, и Цезарь. Ты же знаешь его Ахиллесову пяту — больной желудок; по целым дням он не может взять в рот ни кусочка. Бывает, что среди ночи он просыпается от судорог. То, что он позволил Милону так поступить с тобой — я помню, ты не хочешь сейчас говорить об этом, но я не могу не говорить — совсем на него не похоже, ты прекрасно знаешь. Точно так же как непохоже на него то, как он вёл себя сегодня на суде. Хвала богам, хоть это уже позади!

— Мне доводилось видеть Цицерона в моменты, когда на него давили со всех сторон. Но я в жизни своей не видел, чтобы оратор так запорол речь.

— Ты, похоже, рад?

— Хочешь верь, хочешь нет, но под конец мне его сделалось жаль. А многие радовались.

— Слишком многие. У Цицерона были все основания опасаться за свою жизнью.

— Да полно тебе; там же были солдаты; они не допустили бы бунта.

— В самом деле? Думаешь, они стали бы защищать Цицерона, если бы толпа принялась швырять в него камнями?

— Ты это о чём?

— Кто знает, какой приказ на этот счёт Помпей дал своим солдатам?

— Не могу поверить…

— Помпей явно был рад избавиться от Милона. Он и от Цицерона избавился бы с такой же охотой, представься возможность. В случае чего стали бы его солдаты защищать Цицерона, или же просто случайно получилось бы так, что в тот момент они все смотрели в другую сторону? Внезапный бунт толпы — удобный случай, лучше не придумаешь. И никто не сможет обвинить Великого. Зря качаешь головой, Гордиан. Поверь мне, у Цицерона сегодня были веские основания опасаться за твою жизнь.

— Значит, он просто насмерть перепугался?

— Вот именно. Смотреть на это было для меня самой настоящей пыткой.

— Да, я видел, как тебя всё время передёргивало.

— А Милон — тот просто сидел с пеной у рта. Послушать его, так это по вине Цицерона он проиграл дело.

— Ну, это чушь.

— Он говорит, что им следовало рассказать всё как есть и доказать, что формально он в смерти Клодия невиновен, пусть даже это звучит совершенно невероятно и не оправдывает его.

В моей голове, уже порядком затуманенной вином, что-то мелькнуло. Нечто подобное говорил Цицерон прошлой ночью. Я его тогда не понял.

— Как это понимать — формально невиновен?

— И я знаю, что ты сейчас спросишь: в самом ли деле речь Цицерона была так хороша. Это-то и не даёт мне покоя. Сколько часов мы проработали над этой речью, сколько сил в неё вложили, сколько труда — и всё прахом. А ведь с её помощью мы вполне могли добиться оправдания Милона. Скоро мы её опубликуем, и ты сможешь судить сам. Речь Цицерона в защиту Милона должна остаться в памяти римлян во всём её совершенстве, без воплей толпы!

— Слишком поздно для Милона. Так что ты сейчас сказал насчёт…

— Клянусь Гераклом, вот уж кого мне совершенно не хочется видеть! Рад был поговорить с тобой, Гордиан. — Тирон поднялся и отошёл. Я вгляделся в неверном красноватом свете, пытаясь разглядеть лицо вошедшего. Оно показалось мне знакомым; но я никак не мог вспомнить, где мог видеть этого человека, пока кто-то ни окликнул его.

— Филемон!

Ну, конечно. Один из пленников, схваченных Евдамом и Биррией. Надо бы с ним поговорить. Я огляделся в поисках Эко, но всё расплывалось перед глазами. Неужели я настолько пьян? Наконец я разглядел его среди игроков в кости. Мне даже показалось, что в общем шуме я расслышал имя Менении, которое мой сын выкрикивал на счастье.

Заметив, что Филемон озирается в поисках свободного места, я поманил его. Он подошёл и остановился в шаге от меня.

— Не припомню, чтобы мы были знакомы, гражданин.

— Верно, незнакомы; и всё же нас кое-что связывает.

— Мы оба довольствуемся дрянным вином и дешёвыми девками?

— Нет; нечто более значительное. Присаживайся. Я угощаю.

— Мне лучше бабу.

— Может — потом. И то сказать, тебе долго пришлось обходиться без того и другого, верно?

— Это когда я сидел под замком на вилле Милона? По крайней мере, эта сволочь больше там роскошествовать не будет.

— Да уж, похоже на то. О, да твоя чаша, вижу, уже пуста. Выпьем ещё.