Убийство на Аппиевой дороге

— Думаю, лучше незначительная, чем никакой. — Великий качнул головой, словно мысль об отсутствии у кого-то судьбы, пусть даже незначительной, далась ему с трудом. — Судьба странная штука. Вспомнить хоть Клодия. Вот итог его жизни: свалился мёртвым в пыли на великой дороге, построенной его предком. Символично, как в греческой трагедии. Что до Милона, то для него в самый раз будет угодить в ловушку и быть съеденным заживо.

— Не понимаю, Великий.

— Как легендарный Милон Кротонский.

— С его смертью связана какая-то легенда? О знаменитых атлетах прошлого я мало что знаю.

— В самом деле? Но Милона невозможно понять, не зная о его легендарном тёзке. По имени, которое человек берёт себе сам, можно судить, что он о себе думает, а подчас даже и о том, какова его цель в жизни. Впрочем, человеку, называющему себя Сыщик, нет нужды объяснять такие вещи.

— Ты прав… Великий.

На лице Помпея не дрогнул ни один мускул.

— Что ж, я расскажу вам о Милоне Кротонском. Давайте-ка выйдем на балкон. Сейчас солнце, и там теплее. Я прикажу принести подогретого вина. Вы какое вино больше любите — албанское или фалернское? Сам я предпочитаю албанское — у него послевкусие суше…

Мы сидели на балконе, выходящем на юго-запад, потягивали вино десятилетней выдержки и смотрели на город. Пожар на Авентине был потушен или прекратился сам, и лишь лёгкий дым вился над холмом высоко в небе. Но за это время возник новый пожар. Дым был густой, угольно-чёрный. Горело далеко слева, у Верхних ворот[7].

— В молодости наш Милон был выдающимся атлетом. — Помпей задумчиво качнул чашу. — Или говорит, что был: после третьей чаши он начинает хвастаться своими атлетическими подвигами не хуже ветерана, хвастающегося подвигами на поле боя. Он одержал множество побед — по большей части, в состязаниях по борьбе. Не знаю уж, какие состязания в этом Ланувиуме, но Милон всегда оказывался сильнейшим, быстрейшим и самым стойким. Силён, как бык. Да и упрям, как бык. Таков наш Милон. А уж статью своей гордится — точно какой-нибудь грек. Хотя по греческим меркам он не вышел ростом и слишком широк в кости. Но форму всегда поддерживал. Мне случалось видеть его голым в термах. Живот плоский, как стена, плечи — как камни для катапульт, а уж между ягодиц он мог бы орех расколоть! — Помпей издал хриплый смешок и стоявший на другом конце балкона охранник, до которого долетало каждое слово, рассмеялся в ответ. Я понял, что мы с Эко удостоились особого доверия Великого: он разговаривал с нами запросто, как с помощниками где-нибудь на привале.

— Так что ничего удивительного, что когда Тит Анний стал подыскивать себе имя погромче, он остановил свой выбор на Милоне. Помните ту письменную работу о Милоне из Кротона, которую нас заставляли выполнять школьниками?

Мне это ровным счётом ни о чём не говорило; но Эко, всё же ходивший к учителю дольше, чем я, произнёс нарочито заученным тоном.

— К следующему уроку напишите рассказ о Милоне из Кротона, который для тренировки каждый день носил на плечах телёнка, пока телёнок этот со временем не вырастал и не превращался в быка; и объясните, какой урок надлежит извлечь из этой истории.

— Нам надлежит усвоить следующее, — подхватил Помпей. — По мере того, как мальчик, вырастая, превращается в мужчину, возрастают и его обязанности. И по примеру Милона из Кротона, мужчине подобает не стряхивать их, но напротив, продолжать нести, стиснув зубы и сдерживая стон. — И оба, мой сын и Помпей, рассмеялись с оттенком ностальгии.

— Уверен, что нашему Милону в своё время тоже пришлось писать такой рассказ. И похоже, этот урок крепко втемяшился ему в голову.

Помпей отхлебнул из своей чаши, нахмурился, подозвал раба и послал его за управляющим.

— Это наше лучшее албанское? Оно выдохлось и никуда не годится. Пусть принесут фалернского. На чём я остановился? Ах, да; Милон из Кротона был сильнейшим. Легенда гласит, что он мог держать в кулаке спелый гранат так крепко, что никому не удавалось разжать ему пальцы; и при этом так осторожно, что гранат не терял ни единой капли сока. Он мог стоять на намазанном оливковом маслом шаре так устойчиво, что никому не удавалось его столкнуть. Он повязывал себе лоб, задерживал дыхание, напрягал вены на лбу — и они вздувались так, что повязка лопалась. Хотел бы я это увидеть.

— Однажды в Олимпии, когда Милон вышел, чтобы получить лавровый венок за победу в борьбе, ему случилось оступиться; он шлёпнулся на спину, и какие-то досужие остряки в толпе стали кричать, что он недостоин награды, раз уж даже на ногах удержаться не может. «Поражение засчитывают за три падения, — отвечал Милон, — а я пока что упал лишь один раз. Кто из вас возьмётся свалить меня на землю ещё дважды?» Насмешники живо умолкли.