Убийство в теологическом колледже

Отец Джон, в отчаянии от того, куда зашел разговор, переместился к окну и сказал:

– Вдоль берега едет мотоцикл. Как странно. Не думаю, что сегодня утром мы кого-то ждем. Скорее всего, это к вам, коммандер.

Дэлглиш шагнул к нему.

– Сейчас мне придется уйти, мисс Беттертон, – сказал он. – Спасибо за помощь. У меня могут возникнуть еще вопросы, и в таком случае я спрошу, в какое время вам было бы удобно со мной встретиться. А теперь, отец, позвольте взглянуть на ваши ключи.

Отец Джон исчез и почти сразу же вернулся со связкой в руке. Дэлглиш сравнил два ключа от церкви с теми, что висели на кольце отца Мартина.

– Где вы их оставляли прошлой ночью? – поинтересовался он.

– Как обычно, на прикроватном столике. Я всегда кладу туда ключи на ночь.

Уходя, Дэлглиш бросил взгляд на клюшки для гольфа. Их головки были непокрыты, блестел начищенный метал.

Перед внутренним взором отчетливо и убедительно встала неприятная картинка. Тут нужен был наметанный глаз. А пока внимание архидьякона не приковала изуродованная картина «Страшный суд» и не пришло время нанести удар, требовалось где-то спрятать клюшку. Но разве это проблема? Клюшку легко спрятать за колонной. Учитывая длину орудия, риск испачкаться кровью был невелик. Внезапно он живо представил себе светловолосого юношу, замершего в темноте с клюшкой в руках. Архидьякон не поднялся бы с постели и не пошел бы в церковь, если бы его позвал Рафаэль. Но этот молодой человек, как заметила мисс Беттертон, мог сымитировать любой голос.

7

Прибытие доктора Марка Эйлинга было настолько же поразительным, насколько и неожиданно ранним. Дэлглиш спускался по ступенькам из квартиры Беттертонов, когда на внутреннем дворе раздался рев мотоцикла. Утром Пилбим, как обычно, уже отпер большую дверь, и Дэлглиш вышел навстречу начинающемуся дню, который после ночной суматохи словно притих от усталости. Даже гул моря был приглушен. Мощная машина сделала круг по двору, а потом остановилась прямо напротив основного входа. Мотоциклист снял шлем, отстегнул от багажника чемоданчик и, прижимая шлем левой рукой, подошел к лестнице с безразличием курьера, который привез стандартную посылку.

– Марк Эйлинг, – представился он. – Где тело? В церкви?

– Адам Дэлглиш. Да, нам сюда. Сначала через дом и выйдем через южную дверь. Проход из дома в северную галерею я перекрыл.

По пути им никто не встретился, но Дэлглишу показалось, что шаги доктора Эйлинга по мозаичному полу раздаются неестественно громко. Он не предполагал, что патологоанатом будет перемещаться крадучись, но такое поведение вряд ли можно было назвать тактичным. Поначалу коммандер хотел найти отца Себастьяна и официально представить эксперта, но потом отбросил эту идею. В конце концов, это был не светский визит, и чем меньше в таком случае задержек, тем лучше. Но Дэлглиш не сомневался, что приезд патологоанатома заметили, и по дороге к двери в южную галерею его посетило иррациональное и неприятное чувство, что он нарушил правила этикета. «Уж лучше, – думал он, – расследовать убийство в обстановке неприязни, когда люди откровенно не хотят помогать полиции, чем разбираться с социальными и теологическими нюансами на этом месте преступления».

Они молча пересекли внутренний двор, где над головами нависали почти голые сучья большого каштана, и подошли к двери в ризницу.

Когда Дэлглиш ее открыл, Эйлинг поинтересовался:

– Куда можно кинуть шмотки?

– Можно прямо здесь. Это и ризница, и кабинет.

«Кинуть шмотки» означало снять кожаную одежду, надеть короткий коричневый халат и сменить ботинки на мягкие тапочки, поверх которых эксперт натянул белые хлопковые бахилы.

Закрыв за собой дверь в ризницу, Дэлглиш сказал:

– Вероятно, убийца прошел через эту дверь. До приезда лондонских криминалистов я запер церковь.

Эйлинг тщательно сложил кожаную одежду на вращающийся стул возле стола и аккуратно, бок о бок, поставил ботинки.

– А почему столичная полиция? – спросил он. – Это ведь дело Суффолка.

– В колледже сейчас отдыхает инспектор из Суффолка. Что, как вы понимаете, несколько осложняет ситуацию. Я приехал по другому делу, поэтому показалось разумным взять на себя полномочия и по этому.

Такое объяснение, похоже, удовлетворило Эйлинга, и они прошли в саму церковь. Лампы в нефе светили тускло, но, видимо, пастве, прекрасно знающей литургию наизусть, этого света хватало. Мужчины прошли к картине «Страшный суд», и Дэлглиш поднял руку к светильнику.

В пропитанном ладаном сумраке, который, казалось, просачивался за пределы церковных стен, простираясь в бесконечность темноты, луч света вспыхнул шокирующе ярко. Даже ярче, чем помнилось Дэлглишу. Появление Эйлинга, как зрителя в театре, словно превратило место преступления в сцену из спектакля ужасов: мастерски застыло аккуратно разложенное тело актера, возле головы художественно стояли два подсвечника, а сам коммандер молчаливым наблюдателем замер в тени колонны в ожидании своей реплики.

Эйлинг, на мгновение впавший в ступор от внезапно включенного света, возможно, оценивал эффектность этой «живой картины»[10].