Убийца не придет на похороны

Муму безропотно двинулся к двери. Винт еще что-то говорил ему вслед, но Муму хорошо и с чувством играл роль глухонемого.

Приготовление бутербродов и кофе с молоком не заняло много времени. Доктор быстро позавтракал, пожал на прощание руку Дорогину.

— До встречи. Давай. Веди себя умно.

— Ничего не слышать? — тихо спросил Дорогин.

— Слышать ты должен все, но делай вид, что ты каменная глыба.

— Понял.

— Так будет лучше тебе и мне. А потом приеду, разберемся. Кстати, я отправлю сюда Тамару, она его перевяжет.

— Вы уже говорили, — сказал Дорогин.

— А, да. Ее ты, надеюсь, обижать не будешь?

Дорогин ухмыльнулся.

— Ну, вот и хорошо.

Доктор выходил на крыльцо, когда к воротам на своем велосипеде подъехал Пантелеич. Он был в фуфайке и в зимней шапке, штанина брюк схвачена бельевой прищепкой, сапоги по случаю хорошей погоды остались дома.

— Сухо сегодня, так я без сапог, — сразу же сказал Пантелеич, открывая ворота.

Врач выехал из гаража, рядом с Пантелеичем приостановил машину.

— Я тут привез, доктор, немного масла, творог, яйца, сметану, молоко.

— Неси все на кухню, там Муму примет.

— Да я и сам, доктор, все расставлю.

— Можешь и так.

— Послушай, Геннадий Федорович, тут, как бы… это… — начал издалека Пантелеич, поскребывая небритую щеку.

— Что стряслось?

— Вы что, меня в отставку?

— О чем это ты, Пантелеич? — прекрасно догадавшись, о чем спрашивает пожилой мужчина, ухмыльнулся Рычагов.

— Ну, у вас же сейчас будет работать этот глухонемой?

— Да нет, Пантелеич, куда же он без тебя, ему без тебя как без рук. Ты его уши. Учи, руководи.

Пантелеич заулыбался:

— А я уж думал, Геннадий Федорович, своей хозяйке говорю, наверное, меня в отставку доктор…

— Да ладно тебе, Пантелеич, мы с тобой уже не один год друг друга знаем, так что работай, ни о чем не волнуйся.

— Тогда я тут уберу возле дома, сарай думаю покрасить.

— Не надо красить, — доктор выжал сцепление и его «мерседес» выкатил за ворота.

По-хозяйски поговорив с Рычаговым, Пантелеич откатил велосипед, запер ворота и затем, сжимая в руках руль, гордо двинулся с высоко поднятой головой к дому.

«Хороший он человек».

Дорогин на кухне мыл посуду. Пантелеич тщательно вытер ноги у крыльца, снял с багажника корзину, прикрытую чистой белой тряпочкой, и, держа ее перед собой, двинулся в дом.

— Здравствуй, здравствуй, друг сердешный, — сказал он, обращаясь к Муму.

Тот улыбнулся. Пантелеич поставил корзину на кухонный стол, подошел к Муму и подал ему руку.

— Геннадий Федорович сказал, что я тут за главного, и я — твои уши, — Пантелеич потянул себя за уши, а затем пальцем ткнул в грудь Дорогину. — Так что я твои уши, понял?

Муму кивнул.

— Ну и хорошо, если понял. А чего ты такой небритый, как душман какой-то?

Дорогин пропустил эти слова мимо ушей. Тогда Пантелеич прикоснулся к своему подбородку, а затем показал, что надо бриться. Муму в ответ отрицательно покачал головой.

— Ну, если нравится, то ходи так. Хотя я бы на твоем месте, ведь мужик ты ничего, молодой еще, побрился бы. Хочешь, я тебя побрею? — Пантелеич сам рассмеялся от подобной мысли.

Муму отрицательно замахал головой.

— Ну, как знаешь, — Пантелеич открыл холодильник и принялся из своей корзины выставлять продукты. — Вот творожок свежий, очень хороший продукт, а вот мед, — Пантелеич вытащил из корзины баночку прозрачного меда, — это мой кум пасеку держит. Мед чистый, от всех хворей и болезней. Вот только от глухоты не помогает, а так от всего прочего лечит. Как простыл или что — поел медку и опять здоров, ни горло, ни нос не болит, — Пантелеич с гордостью провел пальцем по краю банки. — Сладкий, липовый, наверное. Доктор любит мед.

Затем он выложил яйца, крупные, одно в одно, почти коричневые.

— Это свои, — сказал Пантелеич и рассмеялся, уловив двусмысленность фразы.

Муму отреагировал лишь на улыбку Пантелеича.

— Как будто ты понимаешь, о чем я говорю.

Яйца аккуратно ложились в ячейки. Вскоре корзинка опустела. Последними были поставлены в холодильник литровая банка сметаны и трехлитровая банка с молоком. Огромный кусок свежего масла, круглый, как булыжник, занял свое место на верхней полке.

— Ну, вот, порядок. А где банки? — спросил Пантелеич у Муму, но вспомнил, что тот ничего не слышит и показал на банку, постучав по ней ногтем указательного пальца.

Муму закивал, догадавшись, о чем спрашивает старик. Дорогин открыл напольный шкаф и показал на чисто вымытые сухие банки, потом на себя, мол, я сам вымыл. Старик даже зацокал языком, ему понравилась такая расторопность глухонемого и его понятливость.

— Мы с тобой скоро и без слов будем друг друга понимать. Я хотел сегодня покрасить сарай, доктору сказал, а он руками замахал, дескать, не надо, через неделю. А потом дожди пойдут, так что, может, лучше сейчас? Хотя ему виднее. Пойдем, возле дома уберемся, порядок тут нужен.

Муму стал тыкать себя пальцем в грудь.

— Что, ты хочешь сказать, что сам все сделаешь?

— Угу.

— Ну и понятливый мужик. Что ж, тебе виднее. А кстати, — Пантелеич отвернул полу фуфайки, из внутреннего кармана выглядывало горлышко с золотистой пробкой, — может, по сто граммов?