Убийца в толпе. Шиллинг на свечи. Дело о похищении Бетти Кейн

– Вот это уже лучше. Тут уж сомнений не будет.

– Если его найдут!

– Не думаете же вы, что вор сам принесет его, узнав, что оно нужно полиции? И потом, полиция не смотрит на те пальто, которые на ком-то надеты. Они ищут брошенное. Собственно, ваше-то пальто никто и не ищет. Ради того, чтобы доказать, что то, с оторванной пуговицей, – не ваше.

– Что же мне делать?

– Сдаться.

– Что?!

– Сдаться властям. Вам дадут адвоката и все такое прочее. Тогда уже он займется поисками вашего пальто.

– Не могу я этого сделать. Просто не могу, и все тут. Между прочим, как вас зовут?

– Эрика.

– Так вот, Эрика, при одной мысли, что меня запрут, мне делается плохо.

– Клаустрофобия, что ли?

– Ну да. Когда я знаю, что могу в любой момент выйти из какого-то закрытого помещения… ну, пещеры, предположим, – это еще ничего. Но оказаться запертым на ключ, когда не останется ничего другого, как сидеть и думать, думать о… Нет, ни за что.

– Раз так, тут уж ничего не поделаешь. Но это был бы самый разумный путь. Что же вы собираетесь делать?

– Опять заночую здесь. Вроде дождя не предвидится.

– Может, вам обратиться к кому-нибудь из друзей?

– Когда на мне висит убийство? Ну нет! Вы переоцениваете прочность человеческой дружбы. – Он немного помолчал и потом, сам пораженный этой мыслью, добавил: – Нет, пожалуй, тут я не прав. Просто мне, видимо, до этого не встречались настоящие друзья.

– Давайте тогда решим, куда мне завтра принести вам еду. Хотите, сюда же?

– Нет.

– Тогда куда?

– Я другое имел в виду. Я хотел сказать, вы не должны больше со мной видеться.

– Почему это?

– Потому что вы нарушаете закон, укрываете преступника. Я точно не знаю, как это у них называется, но это уголовно наказуемо. Нельзя этого делать.

– А кто мне может помешать выронить еду из машины? Нет такого закона, который это запрещает. Просто сыр, ломоть хлеба и шоколад случайно вывалятся у меня из машины. А теперь мне пора. Вокруг вроде бы никого, но, если надолго остановить машину, обязательно непонятно откуда кто-нибудь появится и станет задавать вопросы.

Она собрала остатки пищи, бросила в машину и села за руль. Непроизвольно он сделал движение, чтобы встать.

– Не валяйте дурака. Не надо вам высовываться.

Стоя на коленях, он обернулся:

– Хорошо. Эта поза вас устраивает? Во всяком случае, она лучше всего выражает мои чувства.

Она захлопнула дверцу и, перегнувшись через борт, спросила:

– Чистый или с орехами?

– Что?

– Шоколад.

– А! Если можно, с изюмом. Когда-нибудь, Эрика Баргойн, я осыплю вас бриллиантами и вы будете ходить по коврам, мягким, как…

Но последние слова потонули в реве Тинни, рванувшей с места в карьер.

Глава двенадцатая

– Добрячок, – обратилась Эрика к старшему конюшему отца, – у тебя что-нибудь отложено на черный день?

Добрячок оторвался от счетов на зерно, над которыми потел, его старческие выцветшие глаза скользнули по лицу Эрики, и он снова ушел в свои подсчеты.

– Два пенса! – наконец выплюнул он.

Это относилось к счетам, и Эрика терпеливо ждала, когда он закончит. Добрячок ненавидел цифры.

– На приличные похороны хватит, – наконец ответил он, дойдя до конца колонки.

– Ты же не завтра собрался помереть. Не одолжишь мне десять фунтов?

Старик перестал слюнить огрызок карандаша, от которого у него на кончике высунутого языка осталось лиловое пятно.

– Вот оно что! – произнес он. – Чего это ты затеяла?

– Пока ничего. Но кое-что на уме есть. А бензин нынче дорогой.

Упоминать про бензин было ошибкой.

– Так это опять для машины! – ревниво заметил Добрячок. Тинни он терпеть не мог. – Если тебе это нужно для машины, спроси у Харта.

– Что ты, у него я не могу! – ответила возмущенно Эрика. – Он же у нас совсем недавно.

Харт был шофером и считался новеньким: он проработал у них всего одиннадцать лет.

Добрячок пристыженно смолк.

– Ничего плохого я не задумала, – заверила его Эрика. – Я взяла бы у отца, но он сегодня ночует у дяди Уильямса. А женщины всегда любопытничают.

Поскольку в данном случае упоминание о женщинах могло относиться только к няне, то тут она выиграла очко, которое потеряла, сказав про бензин: Добрячок няню, как и Тинни, тоже терпеть не мог.

– Десять фунтов – большой кусок от моего гроба, – заметил он, дернув головой.

– Так это ж только до субботы. До субботы тебе гроб не понадобится. У меня есть восемь фунтов в банке, но я не хочу тратить завтрашнее утро на поездку в Вестовер. Мне сейчас время дорого. Если со мной что случится, эти восемь фунтов твои. А еще два отец отдаст.

– А почему пришла именно к Добрячку? – спросил он, не сдаваясь.

Говорил он невозмутимым тоном, и любой на месте Эрики, наверное, пытаясь разжалобить его, сказал бы: «Потому, что ты самый старый мой друг; потому, что с трехлетнего возраста ты всегда выручал меня из всяких передряг и посадил меня впервые на лошадь; потому, что ты умеешь молчать; потому, что, несмотря на всю свою ворчливость, ты действительно Добрячок».

Но вместо этого Эрика сказала:

– Я просто подумала, насколько удобнее, когда деньги хранятся в чайных коробках, а не в государственных банках.

– Что-что?!