Убийцы персиков: Сейсмографический роман

Он размалывал языком сам язык. Сегодня его увлекала мысль о создании собственных языков, завтра все нажитое опытом он выстраивал в строгую цепочку выводов. Он зажигал свечи, стирал светом вещи, он добивался их взаимозаменяемости. Он рассыпал книги, менял местами страницы и вновь склеивал переплеты. Во дворе он не оставил на своем месте ни одного предмета крестьянского хозяйства. На ветви груш он вешал яблоки, вишни и гроздья смородины. Однажды он промучился в трудах целую ночь, чтобы сбить с пути сам проселочный путь. Он полагал, что путаница и смена вещей и связей лучше, чем их изменение. Он отвергал всякое улучшение. Он занимался перестановкой и открыл практическую пригодность родословного древа. Радея чему-то особенному, он исходил из намерения добиться противоположного.

Фройляйн, старой пианистке, казалось, что она обрела в нем последнее воспоминание о музыке. Она подарила ему программку со своим именем и названием исполняемого опуса. Но «Венгерская рапсодия», которую она в ту пору исполняла, была для Цэлингзара делом прошлым. Он вернул старушке программку и избавил ее от последствий слишком затянувшегося недоразумения.

Открывая ее дверь, он был счастлив видеть, как птицы перелетают в его комнату, и уж после этого отходил от двери. Его радовали те мгновения, когда она вставала на пороге и смотрела на него, читавшего, лежа в своей постели.

В те дни Цэлингзар не выходил из дома. Окна в обеих комнатах плотно зашторены, время приостановлено. Тогда-то его и потянуло вести записи, заполнявшие синие тетради.

Он начал расчет с однозначностью определенности. В этом порыве он дописался до того, что его цель — отмена старых истин.

Его навещали приятели. Один из них писал для него «поэзию». Цэлингзар читал его тексты, но был недоволен ими. Он давал какие-то советы, но при этом подчеркивал, что важнее прямо противоположное сказанному. Он читал старушке стихи и фрагменты прозы своего друга и просил ее не высказываться на сей счет. Однажды его «поэт» привел с собой своего друга, который долго рассказывал про Миссури. Он оказался единственным человеком, кому было позволено что-то спеть перед фройляйн.

Насколько Цэлингзару претило называть какой-либо путь своим, настолько он считал необходимым указывать пути другим. На один из таких путей он наставил красавца Августа. Август отличался высоким ростом, неотразимым взглядом темных глаз и очень глубоким дыханием. Он вдыхал то, что другие говорили, видели, постигали. Красавец Август считал жизнь крепким рассолом. Он вынашивал свой мир и давно готовился к тому, чтобы исторгнуть его. Он замкнулся, отрастил бороду и запасся писчей бумагой, дабы зафиксировать на ней внутренний мир для решения вопросов мира внешнего. Цэлингзар заставлял Августа бросить это занятие. Но красавец Август ничего не делал по принуждению. Цэлингзар усилил натиск, следуя своему замыслу — оставить истину красавца Августа там, где она, по мнению Цэлингзара, на своем месте. Ведь без нее Август не смог бы жить. Цэлингзар объяснял ему, что все зло заключено в производстве. Не надо доверять ложному утверждению о том, что труд сделал человека. Труд — лишь имитация устойчивости, которую необходимо преодолеть. Утечка того, что внутри, должна быть как можно меньше. Она лишь создает иллюзию, что над производством, порожденным столь всеобщей эгоистической страстью, что его даже делят на всех, можно построить второй мир, гарантирующий стабильность. Все мировоззренческие системы суть попытки установить порядок, они имеют целью оправдать, либо преодолеть самопорождение имущества. Но в то же время не стоит ничего хранить в себе. Однако самое страшное — думать, что рыба на общем столе костиста. Индивидуализм и коллективизм одинаково дурны, ибо озабочены лишь продолжением собственного существования, а это сводит всю палитру к одной-единственной краске.

Насытившись многодневным одиночеством, Цэлингзар распахнул окна. Птички хозяйки радостно вспорхнули, обои засияли, пыль на столах, спинках кроватей и шкафах заискрилась.