Убийцы персиков: Сейсмографический роман

Прохожие, гулявшие по аллеям, не обращали внимания на Цэлингзара. Они как будто не замечали, что он шел с раскрытой книгой. Он задумался над тем, действительно ли это оставалось незамеченным. «Неужели человеку известно еще не все?» — вопрошала тетка, имея в виду людей, занятых наблюдением. «Как и тебе»,— отвечал Цэлингзар и указывал на то, что только он почерпнул из наблюдений. «Громоздящаяся великота».

Цэлингзар хотел бы иметь «мясистое» сознание, которое могло бы пропустить через себя все, как оно есть. «И в груди беспощадной — истинно медное сердце». Цэлингзар повернул назад. Его изнуряли хозяйственные расчеты, которые ему приходилось делать с тех пор, как слегла старая фройляйн. День снова стал днем, ночь стала ночью. Его угнетали трели птиц и тени, наползавшие в час заката на стену дома напротив. Ему хотелось избежать ощущения своей сопричастности, телесной и мысленной, этому окончанию. Он разрезал связующую ленту, трепетавшую за его спиной вслед исчезающим мгновениям.

Цэлингзар отложил книгу на край кровати и направился к двери старушкиной комнаты. Он взялся за ручку, повернул ее вниз и потянул на себя. Дверь была заперта. Он пошел к хозяину и узнал от него, что фройляйн умерла и тело уже вынесли. Домовладелец отказался давать какие-либо разъяснения и потребовал от Цэлингзара съехать с квартиры.

«Мертвая зона» должна снова стать живой.

После похорон, на которые хозяин явился в черном костюме, Цэлингзар, поэт и красавец Август побрели в барак, где жил Август. Там теперь хранилось все имущество Цэлингзара: синие тетради, несколько чемоданов и коробка с чесночной колбасой. Вечером он зашел к родственнику покойной. Тот выразил ему свою благодарность. Как гинеколог и специалист с международным признанием в области натуральных противозачаточных средств он вряд ли будет полезен Цэлингзару, но может представить его князю Генриху. Вскоре Цэлингзар протянул князю руку и пообещал поселиться в башне пивоварни.

Философы покинули сень большой ели. Альф подпрыгнул, положил лапы на грудь первому философу и залаял, дыша ему в лицо. Цэлингзар обуздал пса и отвел его в замок, а философы вернулись на сеновал. Они возлегли на холстах, дожидаясь темноты. Они обмалчивали философию жизни, о чем вели речь под елью.

Когда выплывшая из-за крыши пивоварни луна осветила двор, супруги Бубу спустились по стремянке на землю и направились к воротам парка. Их, как и первого философа, занимала мысль об изменении жизни. То, что каждый искал в собственной груди, ударяя по ней кулаком в знак истинности своих слов, Бубу стремились открыть вне грудной клетки, сначала в голове, а затем в жизни, означавшей для них некое составное образование, вроде сложного слова, которое надо разъять на составляющие.

Они шли к замку. Человеку нужны надежные стены, за коими он может без помех трудиться, чтобы достигнутое им стало всеобщим достоянием. Этот позыв они называли истоком томления по замку.

За день до своего отъезда философы сидели на балконе замка. Первый обобщил то, что вытекало из разговоров под елью и молчания на сене.

Цэлингзар наблюдал за говорившими сквозь щелку между мизинцем и безымянным пальцем. Он видел и слышал, что речь идет об определении основ. Усы первого философа повторяли движения верхней губы, когда он произносил слова «приговор совести». Рудольф Хуна, предложив считать основополагающим началом искусство, рассмеялся так непосредственно, что Цэлингзар отвел от лица руку и сказал ему, что его смех хорошо согласуется с ландшафтом английского парка.

Господа за все время не проронили ни слова. Домашний учитель Фауланд вел запись диспута. Он ушел, как только Бубу заговорили о большой семье.

По распоряжению графини высокие вазы были утыканы пучками камышовых стрел. У Цэлингзара возникло ощущение, что бугорки на его лбу не подтверждают того, что видят глаза.

Когда за камышовыми дебрями все заметили большую бороду художника Ураниоса, певца обнаженной натуры, Цэлингзар констатировал, что лишь услышал его имя. Ураниос всегда появлялся в конце философских радений. Ураниос был другом Цэлингзара. В руке он держал шапочку, которую нашел на берегу старицы Дуная. С тех пор как Ураниос бросил рисовать, он в последний месяц каждого лета удалялся в пойменные луга и леса с палаткой и складной лодкой.

Нож, которым он искромсал свою последнюю картину, находился при нем.