Убийцы персиков: Сейсмографический роман

Вместе с красавцем Августом и Поэтом Цэлингзар на полдня покинул город. Они ехали рядком на велосипедах, и Цэлингзар говорил о братском союзе велосипедных рулей, когда они оказывались на одной линии. Наконец подъехали к свинарнику близ пивоварни, в котором работал красавец Август. В это время скотники пытались поймать и заколоть свинью. И хотя за ней гонялись три мужика, свинья казалась неуловимой. Тогда кто-то взял топор и обрушил его на убегающее животное. Удар попал в цель, и свинья упала в грязь. Когда заработал механизм для оглушения, голова у свиньи дергалась. Механическая пика расщепила черепную кость. Свинья вдруг вскочила и бросилась бежать по проходу открытого хлева. Трое свинарей погнались за ней, закрыли воротца и начали наступление. Свинья прижалась задом к стене, косо уперев в пол передние ноги. Когда мужики стали поочередно молотить ее — один обухом, другой щекой топора, третий лезвием, свинья завизжала, прорвала строй своих убийц и выбежала во двор, где у нее подкосились ноги. Подошедшие свинари схватили ее, подняли, и один из них, которому уже сунули в руку нож, вонзил его в свиной загривок, проколов горло и часть туши. Когда он потянул нож обратно, ему на фартук брызнула кровь. Оказавшаяся рядом женщина подставила под струю таз. Крестьянку разбирал смех, ей казалось, что свинья наблюдает за возней людей. Когда кровотечение прекратилось, свинья обмякла и перестала дергаться.

Цэлингзар, поэт и красавец Август были свидетелями всего процесса, они отказались от горячего блюда из крови и жира. Тем не менее Цэлингзар заглянул на кухню пивоварни. Когда на кухню принесли тушу, чтобы освежевать и разделать ее на козлах, он предложил друзьям отправиться в обратный путь.

Тусклое солнце все больше затягивала дымка. Красавец Август не отваживался заговорить о законе природы или о законе жизни, чего опасался Цэлингзар. Когда он начал распространяться о том, что летучие мыши никогда не натыкаются на предметы, одна из этих тварей влетела поэту прямо в рот. Цэлингзар заметил, что сопротивление мира объясняется неправильной выучкой органов чувств.

Дома его ждала новость: старая фройляйн внезапно заболела. Она лежала на черных простынях, ее бил озноб. Цэлингзар никогда не говорил о смерти. Она не была для него главной вехой бытия и даже финалом жизни. Он считал, что есть вещи, о которых не следует думать. Прежде всего смерть — не предмет философии, над преодолением которой он все время размышлял. Смерть, по его разумению, — стимул производства, но мало того: захватив производство, она стремится вторгнуться в жизнь, так как вместе со своим антиподом норовит заполучить вечность — продукты производства. Вечность он считал самой неудачной идеей, самой скверной выдумкой смерти. Когда о смерти говорят так, что речь деревенеет от таинственности и торжественной серьезности, смерть превращается в некую форму, из которой выхолощена самая суть смерти, и поэтому она уже не означает очевидного прекращения дыхания. В языке слову «смерть» не найти никакого объяснительного эквивалента. Для нее нет толкований, нет зеркальных отражений. Если смерть изъять из мышления, оно может избавиться от однозначности и отменить самое себя как классифицирующую систему. Смерть не имеет общезначимого смысла.

Цэлингзар не доверял врачам. Для него они были необразованными юристами, которые вершат суд над состоянием организма. Они ищут не здоровое в больном, а больное в здоровом. По его мнению, они неверно мыслят, так как их язык служит не согласию, а принуждению.

Врач, вызванный к старушке, зашел сначала в квартиру домовладельца. Комнаты, которые снимали Цэлингзар и фройляйн, были для хозяина «мертвой зоной» дома. Врач проследовал к больной через комнату Цэлингзара, не отвечая на его вопросы. Он сделал укол и ушел, никому не оставив никаких указаний — ведь у больной никого нет. Домовладелец, который обычно здесь не появлялся, предложил Цэлингзару снова навесить дверь между двумя комнатами. Он помог Цэлингзару сделать это, а ключ, торчавший в замке, забрал с собой.

Сразу после инъекции старушка заснула. Цэлингзар, читавший греческих философов в оригинале, глядя на фройляйн, почувствовал потребность обратиться к некоторым античным текстам.

Он любил читать на ходу. На час он оставил больную одну. В нескольких шагах от дома начинался парк, где он иногда гулял. «Жаром тростник изнутри раскаленный» ³, — читал он в книге. «Вишня», «Лягушка», «Яма», «Оттого-то так поздно фанаты созрели, а в яблоках сока избыток».

Он не мог понять, почему ночь, когда умерла его бабушка, уже не казалась ему частицей действительно пережитого. Он вспоминал о ней так, будто все это рассказал ему кто-то другой. На память пришла батрачка, работавшая на кухне. Он сидел в кровати и видел в дверях бабушку, которая лежала на смертном одре в нижней комнате и не могла быть там, где он спал. Он вбежал в бабушку, а батрачка вскрикнула, когда он сказал ей, что пробежал сквозь бабушку. «Несчастные, несчастные, прочь руки от бобов!»