Убийцы цветочной луны. Нефть. Деньги. Кровь

Спустя время пастбища Хэйла подожгли. Огонь распространился на мили, земля почернела и была усеяна тушами скота. Даже король Осейдж-Хиллз оказался уязвимым. Молли, так долго искавшая правосудия, отступила и скрылась за закрытыми дверями и ставнями своего дома. Она перестала принимать гостей или ходить в церковь — казалось, убийства сокрушили даже ее веру в Бога. Жители округа шептались, что Молли заперлась ото всех, чтобы не сойти с ума, или что она уже повредилась умом, не выдержав напряжения. Ее диабет также, казалось, ухудшался. В Управлении по делам индейцев получили записку от одного из ее знакомых, где было сказано, что «состояние ее здоровья ухудшилось, и ей осталось недолго»[234]. Мучи мая страхом и болезнью, Молли отдала своего третьего ребенка, Анну, на воспитание родственнице.

Время стирает все. Об этом этапе жизни Молли сохранилось мало свидетельств, по крайней мере, авторитетных. Никаких документов о состоянии ее здоровья в период, когда агенты Бюро расследований — малопонятного подразделения министерства юстиции, в 1935 году переименованного в Федеральное бюро расследований, — наконец прибыли в город. Никаких записей о том, что она думала о врачах, братьях Шоун, постоянно приходивших и уходивших и коловших ей «новый чудодейственный препарат» — инсулин. Казалось, сыграв свою трагическую роль, она просто сошла со сцены.

В конце 1925 года местный священник получил от Молли тайное послание. Ее жизнь, писала она, в опасности. Вскоре сотрудник Управления по делам индейцев получил еще одно сообщение: Молли умирает вовсе не от диабета, ее тоже травят ядом.

Хроника вторая

Следователь

Заговор — это все, чем не является обычная жизнь.

Игра изнутри, холодная, уверенная, сосредоточенная, навеки закрытая от нас. Это мы — несовершенные, наивные, пытаемся извлечь приблизительный смысл из ежедневной толкотни. У заговорщиков — недосягаемые для нас логика поведения и дерзость. Все заговоры — одна и та же напряженная история людей, обретающих связность в преступном деянии.

Дон Делилло, «Весы»(Перевод Я. Токаревой, Ю. Смирновой)

Глава 8

Министерство легкого поведения

В один из летних дней 1925 года Том Уайт, ведущий специальный агент регионального управления Бюро расследований в Хьюстоне, получил срочный приказ из штаб-квартиры в Вашингтоне. Новый начальник, Джон Эдгар Гувер, вызывал его для беседы — личной. Уайт собрался мгновенно. Гувер требовал, чтобы его сотрудники носили темные костюмы, неяркие галстуки и черные, до блеска начищенные туфли. Агенты должны были также соответствовать определенному американскому типу: белые, юристы, профессионалы. Казалось, новое предписание — новый запрет — он издавал ежедневно, и Уайт с вызовом нахлобучил большую ковбойскую шляпу.

Он попрощался с женой и двумя сыновьями и сел в поезд, совсем как в пору службы железнодорожным детективом, когда в погоне за преступниками носился от станции к станции. Теперь Уайт преследовал лишь собственную судьбу. Приехав в столицу, сквозь шум и огни он добрался до штаб-квартиры. Как ему сказали, у Гувера есть для него «важная информация»[235], но какая, он понятия не имел.

Уайт был прославленным стражем закона старой закалки. На рубеже веков он служил техасским рейнджером и немалую часть жизни провел в седле, рыская вдоль юго-западной границы с винчестером или перламутровой рукояткой шестизарядного револьвера в руке в поисках беглых преступников, убийц и грабителей. Шести футов четырех дюймов (193 см. — Прим. перев.) ростом, Уайт был жилист и обладал пугающим хладнокровием отличного стрелка. Даже втиснутый в узкий, застегнутый на все пуговицы костюм, словно ходящий от двери к двери коммивояжер, он казался персонажем из эры героев. Годы спустя работавший с Уайтом агент бюро писал, что он был «образцом благочестия, подобным отважным защитникам миссии Аламо»[236]. И добавлял: «Весь его облик в замшевой ковбойской шляпе и выправкой от макушки до пят как по отвесу производил сильнейшее впечатление. Ступал он как кошка — величаво, мягко и бесшумно. Говорил так же, как смотрел и стрелял — точно в цель. Он пользовался беспрекословным уважением и внушал благоговейный ужас юнцам с Восточного побережья вроде меня, взиравшим на него со смешанным чувством почтения и страха. Однако, посмотрев в его серо-голубые глаза внимательнее, ты встречал в них блеск благожелательности и понимания».