Убить Сталина. Реальные истории покушений и заговоров против советского вождя

Уверяю: если вы посмотрите на фотографию Вилли Лемана, ставшего прототипом того самого Штирлица, то вам никогда в голову не придет, что это разведчик. Больше того – разведчик советский, а значит – герой в квадрате. С пожелтевшего от времени снимка на вас будет смотреть стареющий провинциальный учитель физкультуры, потрепанный долгой и непростой жизнью. Ничего героического в его облике нет в принципе. Самый обычный человек. Встретив такого на улице, вы равнодушно пройдете мимо. Подумаешь, еще один обыватель. Однако первое впечатление будет обманчивым.

В. Леман – прототип знаменитого Штирлица.

Сотрудник германской полиции Леман добровольно согласился сотрудничать с советской разведкой. Ему был присвоен оперативный псевдоним «Брайтенбах». После прихода к власти нацистов и создания гестапо он стал трудиться в тайной полиции. Согласимся, иметь там своего агента – большая удача для НКВД. Тем более что он был на хорошем счету. Принят в СС и даже повышен в звании. Это незамедлительно сказалось на объеме и качестве передаваемой им в Москву информации.

В 1936 году Леман был назначен начальником отдела контрразведки на предприятиях военной промышленности Германии. После этого в Москве узнали о начале производства в Германии нового вида военной техники: бронетранспортеров и самоходных орудий. Кроме этого, он передал информацию о постановке на конвейер цельнометаллических истребителей, о закладке 70 океанских подводных лодок, о разработке нервно-паралитических отравляющих веществ. И самое главное – сообщил о начале работ по созданию жидкостных ракет дальнего действия под руководством Вернера фон Брауна.

И вот в этот момент связь с ценнейшим агентом была потеряна. Дело в том, что с 1935 года с ним работал нелегал Василий Зарубин. После его отъезда в Москву работу Лемана курировал Александр Коротков. Но в конце 1938 года почти все, кто имел отношение к Леману, были отозваны на Родину и вскоре ликвидированы как враги народа. Сказались последствия дела Тухачевского. О такой мелочи, как функционирование иностранной агентуры, никто, разумеется, не подумал. Новые сотрудники еще не имели должных профессиональных навыков, а старые были успешно расстреляны без идиотской волокиты, как выражался Ильич.

В июне 1940 года, все еще не имея указаний из Москвы, Леман решился на отчаянный шаг. Он положил в почтовый ящик посольства письмо, в котором просил восстановить связь. Больше того, в письме указывалось, где и когда с ним можно встретиться. И даже сообщался пароль. Фактически Леман в тот момент совершил самоубийство. Автора, к счастью, не сочли сумасшедшим или провокатором. Письмо было переправлено в Москву, где было немедленно принято решение восстановить связь с «Брайтенбахом». В августе в Берлин прибыл Коротков. Единственный человек, оставшийся в живых после сталинских чисток, кто знал Лемана лично. Именно ему советский агент передал копию доклада Гейдриха «О советской подрывной деятельности против Германии», предназначавшегося для высшего руководства Третьего рейха…

Вы оценили подлинные последствия дела Тухачевского? Это вам не странные размышления некоторых публицистов о том, как Гамарник, останься он жив, сокрушил бы одной левой дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер» и «Дас Райх». Суровая правда эпохи. Именно поэтому об этом сегодня вспоминать как-то не очень принято. Хотя уже и агентурное дело Вилли Лемана рассекретили и опубликовали. А все потому, что разведка входила в НКВД. А там, как известно, жертв не было. Одни только палачи.

Ненамного лучше обстояли с этой точки зрения дела и в иных государственных структурах. Посмотрим внимательно на ситуацию, например, в Народном комиссариате иностранных дел. В эпоху Чичерина и Литвинова внешнеполитическое ведомство СССР обладало высококультурными кадрами. Дипломаты, принятые на службу в первые годы советской власти, прекрасно владели юридической и дипломатической культурой того времени. Помогало им в этом знание иностранных языков и близкое знакомство с ведущими западными странами. Эти же критерии компетентности вплоть до середины 30-х годов не ставились под сомнение руководством страны, хотя и вызвали определенное идеологическое недоверие к их носителям. В частности, владение иностранными языками воспринималось как социально и политически сомнительное. Так, например, характеристика, данная ЦК в 1926 году будущему полпреду в Лондоне Майскому, гласила: «Хорошо знает английский язык. Имеет кое-какие связи в Англии по старой своей меньшевистской деятельности. Эта связь является его плюсом и в то же время его минусом».