Убить Троцкого

– По-видимому, это его естественная манера – разговаривая, повторяться, повторяться, – шутливо заметил Женя, передразнивая комиссара, когда они шли следом за ним в подготовленную избу.

В горнице уже суетилась молодая, опрятно одетая женщина, накрывая на стол.

– Одним из первых тяжелораненых вы прооперировали ее брата, – громко, чтобы она слышала, произнес комиссар. – Она и так хлебнула… Муж погиб на германской, родители умерли от тифа, а тут – брата почти похоронили. Похоронили бы, если бы не вы… – Он, замолчав, убеждающе махнул рукой.

– Спасибо вам, доктор, – женщина с обожанием смотрела на Евгения.

Смущаясь и не зная, как выразить свою признательность, она пригласила всех к столу.

Одним махом выпив по стакану разбавленного спирта, голодные ребята накинулись на густые, наваристые щи, изредка перебрасываясь отдельными фразами.

После завтрака они прошли в другую комнату. Не прошло и пятнадцати минут, как они, раздевшись, уснули в чистых, заботливо расстеленных кроватях.

Проснулся Михаил далеко за полдень от непонятного шороха, нечетких приглушенных вскриков. Потом в наступившей тишине громко зазвенело покатившееся ведро, и тихий женский голос, еле доносящийся из другой комнаты, озабоченно произнес:

– Тише, Евгений Борисович… Друзей своих разбудите. Выйдут – сраму не оберешься…

Снова послышались шорохи, характерный шлепок и сдержанный женский смех. Занавеска распахнулась, и в спальню вошел, пригибая в дверях голову, Евгений. Круги усталости под его глазами исчезли, и лицо его довольно лоснилось и жмурилось в солнечных лучах, заливших комнату.

Встретившись с ним взглядом, Михаил хмыкнул:

– Что, котяра, ни одной юбки не пропустишь…

Склонность Евгения – озоровать и волочиться за любой бабой – была известна ему еще по гимназии.

– Товарищ фельдшер, – ерничая, свел строго брови Евгений, – будите своего коллегу. Вам сегодня предстоит еще много работы…

Он тут же сам начал тормошить пытавшегося закрыться подушкой Александра.

Вскоре, плотно заправившись у своей гостеприимной, старавшейся подложить лучшие куски Евгению хозяйки, они уже направлялись в штаб полка.

– А комиссар-то вроде ничего… Без этих пропагандистских трюков, – заметил по дороге Блюм.

– Да-а, – откликнулся Евгений, – обстоятельный мужичок… И к людям относится с добротой.

– Заботливая сволочь… – яростно одернул его Михаил. – Ты отца своего вспомни… Да моих родных не забудь…

Толстовское всепрощение, нахлынувшее на него ранним утром, уже прошло. Он ломал голову над информацией, полученной от комиссара во время завтрака.

Из разговора с последним выяснилось, что он (комиссар) действительно являлся сотрудником поезда предреввоенсовета и оставлен, в числе многих, – для укрепления комсостава вновь сформированной дивизии. А поезд после посещения Перми направился на южный фронт, где также сложилось трудное положение: Деникин вел активные боевые действия.

Несмотря на свой максимализм, Михаил понимал, что достать Троцкого сейчас у него нет никакой возможности. Пока он (Михаил) доберется на южный фронт, поезд может быть уже на западном, на северном – в Архангельске или в Петрограде – там, где в данный момент остро нуждаются в его присутствии. Предугадать движение поезда невозможно, не говоря о том, что в каждом месте он недолго, то есть времени на подготовку покушения нет.

Необходимо было определиться в направлении своей дальнейшей деятельности.

Вскоре показалось здание сельсовета, где сейчас располагался штаб. Часовые, как, впрочем, и все здесь, уже знавшие их в лицо, вежливо поздоровавшись, пропустили в здание.

Ординарец комиссара, сидевший развалившись у входа, на вопрос о его начальнике лениво кивнул на находящуюся в глубине помещения полуоткрытую дверь, откуда доносились тупые звуки ударов и страшные хриплые крики.

– Допрос беляков ведет. Не колются, гады… – фасонисто цыкнул он зубом, сплюнув на затоптанный, давно не мытый пол.

Из-за дверей отчетливо доносился яростный голос комиссара:

– Смотри, смотри, контра, – как сейчас будет подыхать этот щенок!.. А твоя участь будет еще хуже!..

Раздался выстрел, и хриплые стоны превратились в протяжный вой, от которого мурашки побежали по коже. Прогремел еще один выстрел – и вой, казалось – уже достигший своего апогея, усилился и, поднявшись на тон выше, превратился в дикий нечеловеческий визг.

– Милое дело, – с удивительным безразличием продолжал рассуждать ординарец, – одного пытают, другой смотрит. Проверенный метод – почти все раскалываются.

Михаил, шагнув к двери, открыл ее. На полу, в крови, с уродливой от боли гримасой на лице валялся молодой парень – совсем мальчишка в гимназической форме. Комиссар, стоящий над ним с наганом в руке, обернувшись на звук открываемой двери, брызгая слюной, бешено сверкнув безумными зрачками налитых кровью глаз на перекошенном от злобы лошадином лице, заорал:

– Закройте дверь! Скоро закончу!