Убит в Петербурге. Подлинная история гибели Александра II

Как видим, тень от операций по продаже имущества Лизогуба ложилась на руководство Третьего отделения, получившего в качестве залога векселя от Дриго. Самого Дриго арестовали по приказу Лорис-Меликова, и, разумеется, следователям были известны все документы, на которые он ссылался в своем заявлении от 23 октября. На суде эти документы не фигурировали и невиновность Дриго никто доказывать не собирался. В ходе судебного следствия было установлено только получение Зунделевичем 3 000 рублей от Дриго в начале 1879 года, да и то без определения, на какие цели они были потрачены. Именно за эти 3 000 рублей и был осужден Владимир Дриго.

Он остро переживал вопиющую несправедливость и отправил из тюрьмы последний крик отчаяния:

«29 ноября 1880 года, Петербург,

Дом предварительного заключения.

В настоящее время, когда всякая надежда на возвращение свободы потеряна, когда все и везде дает себя чувствовать, что я не более как лишенный всех прав арестант и что мне одна дорога – Сибирь, я решаюсь дать о себе последний отголосок, решаюсь изложить последовательно и подробно все обстоятельства, которые привели меня на скамью подсудимых, а потом уведут и дальше – в Сибирь, далеко от родины, родных и всего дорогого. Будет ли эта последняя моя исповедь прочтена кем-нибудь, кому ведать надлежит, раньше чем я буду невозвратно отправлен, смягчит ли она мою участь или нет, по правде, положа руку на сердце, говоря, я уже не добиваюсь этого. Я уже смотрю на все как на дело оконченное и невозвратимое. Здесь я считаю за собой даже право восстановить эту истину, восстановить не ради облегчения своей участи, так как это теперь даже невозможно, а только чтобы хоть когда-нибудь, в ком-нибудь пробудить сознание, что я действительно ни за что осужден, без вины до того, что иногда приходит в голову вопрос – не за то ли, что я был против революционеров, меня преследуют…?»

Густая тень от векселей на имущество Лизогуба, находившихся под залогом в спецслужбе, падала на все руководство Третьим отделением.

Лорис-Меликов посчитал за лучшее упрятать Дриго в тюрьму, чем вести дальнейшие раскопки в помойке уже несуществующего ведомства. Вопрос источника финансирования «Народной воли» остался открытым.

Рано утром 4 ноября 1880 года на валу Ивановского равелина Петропавловской крепости повесили Александра Квятковского и Андрея Преснякова. В деле 16 террористов была поставлена точка.

Глава 2

Жертва ферзя

Потеря важного свидетеля по делу «Народной воли» фактически отбросила следствие на исходные позиции. Хотя Лорис-Меликов имел точный список неразысканных террористов и знал, что все они находятся в Петербурге, розыск их представлялся чрезвычайно сложным. Министра внутренних дел успокаивало только одно – затишье после взрыва в Зимнем дворце и слабая надежда на то, что подпольная организация обескровлена. Первый сигнал о том, что это не так, поступил в июле 1880 года, когда в Петербурге было отмечено появление № 1 «Листка Народной воли» – сокращенного варианта «Народной воли». «Листки» стали регулярно появляться в Петербурге: № 2 в августе и № 3 в сентябре, а уже в начале декабря 1880 года вышел № 4 «Народной воли», уже в полномасштабном варианте. На фоне таких знаменательных явлений, как регулярный выпуск подпольных изданий, сама возможность подобной издательской деятельности должна была насторожить Лорис-Меликова. По существу, это был открытый сигнал, что оставшаяся на свободе группа террористов вновь получает финансирование из источника, который так и не был установлен следствием и судом над террористами.

В 1930 году в издательстве Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев появилась неожиданная и весьма интересная работа Д.М. Кузьмина «Народовольческая журналистика» с послесловием Веры Фигнер. Эта во многом замечательная работа вызвала в узком кругу еще живших народовольцев странную реакцию: смесь ревности и откровенного негатива. С особой силой эта реакция видна в послесловии к книге Веры Фигнер. Суровая дама от «народного» террора прямо сходу высказала свое возмущение дерзостью Кузьмина:

«В общем работа Кузьмина производит на меня тяжелое впечатление. Характер ее двойственный: многие главы написаны тоном панегирика; быть может, этот повышенный тон и естественен у человека, стоящего в стороне, но он несколько царапает щепетильную честность члена партии. Об этой части я говорю, что она написана “во здравие” “Народной Воли”.

Другие главы, в которых речь идет о Тихомирове или о Михайловском, я считаю написанными “за упокой” Исполнительного Комитета и “Народной Воли”» [4].