Стоило Джахану и Давуду войти, как все взгляды разом устремились к ним, а гул голосов затих. Судя по неприветливым выражениям лиц, новым гостям здесь отнюдь не были рады. Отыскав свободное место на дальнем конце одного из столов, молодые люди протиснулись туда. Слева от них сидел какой-то сухопарый седой человек – вероятно, писец, ибо пальцы его покрывали чернильные пятна. Напротив франк с волосами цвета соломы грел руки над дымящейся миской с супом. Увидев незнакомцев, он слегка приподнял шляпу, приветствуя их.
– Ты что, его знаешь? – спросил Джахан у Давуда.
– Откуда мне знать кого-нибудь в этой дыре?
Мимо стола прошел карлик, который нес поднос с напитками. Кто-то поставил ему подножку, и он упал, стаканы и чашки покатились по полу. Раздался взрыв хохота. Карлик встал, лицо его побагровело от злости, однако он не сказал ни слова. Посетители снова принялись за еду, словно минуту назад и не хохотали, как ненормальные.
Все ели в молчании. После ужина Давуд поднялся наверх, дабы совершить вечернюю молитву. Джахан решил еще на некоторое время остаться в зале. Им вдруг овладело чувство полного покоя, подобного которому он прежде никогда не испытывал. Он был одинок, как заброшенный маяк, но в то же время ощущал поразительную близость с кем-то… хотя с кем именно, он и сам, пожалуй, не смог бы сказать. Впервые за долгое время боль, которую причиняла ему мысль о скорой свадьбе Михримах, улеглась.
– Твой друг ушел?
Подняв голову, Джахан встретил пристальный взгляд франка с соломенными волосами.
– Можно присесть рядом? – спросил он и, не дожидаясь ответа, опустился на скамью. Прищелкнул пальцами, подзывая карлика. Через минуту на столе перед ними уже стоял кувшин с вином.
– Выпьем! – предложил незнакомец.
Кисловатое вино одновременно отдавало древесной корой и лепестками роз. Незнакомец, чье имя было Томмазо, произвел на Джахана впечатление умного человека. Он оказался итальянцем и, по собственному признанию, отправился в путешествие на Восток, движимый страстным желанием собственными глазами увидеть храм Айя-София.
Стаканы были вновь наполнены вином. Вскоре кувшин опустел, и Томмазо приказал карлику принести еще один. Беседа текла оживленно, хотя впоследствии Джахан никак не мог вспомнить, о чем они говорили.
– А мы возвращаемся из Рима, – сообщил Джахан. – Туда нас отправил учитель.
Винные пары затуманили юноше голову, но все же он сознавал, что о письме Микеланджело, которое они везут с собой, лучше не упоминать.
– Учитель хочет, чтобы в путешествиях мы обретали новые знания, – продолжал Джахан.
Подобно всем людям, которым долго не удавалось выговориться, Джахан был счастлив, неожиданно обретя внимательного слушателя. С тех пор как он узнал о грядущем замужестве Михримах, ему хотелось поделиться с кем-нибудь своей бедой. Вино развязало юноше язык, и он пустился в откровения.
Томмазо буравил его взглядом из-под полей своей шляпы. Когда Джахан смолк, итальянец медленно проговорил:
– Но разве то, что нам удалось сделать в этой жизни, имеет столь уж большое значение? Быть может, куда важнее другое – то, что мы не сумели сделать?
– Что вы имеете в виду? – недоуменно спросил юноша, осушив очередной стакан.
– Представь себе, что ты идешь через темный лес и встречаешь девушку, в которую давно влюблен. Вы совершенно одни. Ты можешь овладеть ею, однако не даешь воли вожделению. Такой уж ты человек. Или, предположим, тебя обругает какой-нибудь невежа. Тебе ничего не стоит разбить ему нос, однако ты не даешь воли гневу. Такой уж ты человек.
– Вы хотите сказать, что порой не совершить какой-то поступок – это и есть подлинное свершение, да? – спросил Джахан.
– Верно, – улыбнулся Томмазо. – Я вижу, ты способен обуздывать собственные чувства. Твой учитель давно это понял.
Сердце Джахана тревожно сжалось.
– Вы что, знаете моего учителя?
– А кто же его не знает, – усмехнулся Томмазо, поднялся и бросил карлику монету. – Мне пора, дружище.
Мысленно Джахан порадовался, что новый знакомый сам расплатился за выпивку. Если бы ему пришлось потратить деньги учителя на вино, его долго потом мучило бы раскаяние.
– Ты хочешь достичь вершин мастерства, и это доброе намерение, – сказал на прощание Томмазо. – Да благословит тебя Бог! Опасайся лишь одного – стать
Последние слова итальянца привели нашего героя в недоумение, однако он счел за благо воздержаться от расспросов.