Училка и миллионер

Макарский криво усмехается, но без энтузиазма, он словно в задумчивости. Или грустит. Мне даже хочется спросить почему, но я не решаюсь. Я ведь ничего не знаю ни о нём, ни о его жизни. И лезть с расспросами как-то некрасиво, наверное.

— Я сейчас принесу твой пиджак.

Ухожу обратно в номер и через минуту возвращаюсь с пиджаком Константина. Он стоит там же, только уже не курит. Опасно так как-то спиной к балкону, перила ниже поясницы, а мы на шестом этаже. Но он взрослый человек, не стану ему указывать.

Я подхожу ближе к разделяющей решётке, чтобы отдать его вещь. С каждым шагом чувствую, как внутри будто что-то замирает. Трепещет, бьётся, сбивая дыхание.

Макарский тоже подходит вплотную. Только сейчас соображаю, что он в одной рубашке, но кажется, будто ноябрьский московский ветер ему нипочём.

— Спасибо, — отдаю пиджак. — Ты и сам бы надел.

— Волнуешься обо мне? — снова ухмылка, но мягкая и снова какая-то грустная.

И даже не знаю, как ему ответить, чтобы не напороться на сарказм.

У меня снова звонит телефон, а Макарский прищуривается.

— Димасику точно рёбрышки давят.

— Это не он.

Это Карина. И сейчас она оживляет мой худший кошмар, сообщая, что к ней пришёл Володин и сказал, что Ткачёв пропал.

— Господи Боже мой, — руки начинают трястись. — Костя, у меня ученик пропал, пожалуйста, помоги найти!

— Идём, — кивает на дверь, и я даже не сразу соображаю, что он собирается выйти через свою, а мне надо через свою.

Через минуту мы встречаемся в коридоре, к нам торопливо подходит Карина.

— Володин сказал, что Рома вышел минут тридцать назад и так и не вернулся. Понятия не имею, куда ему понадобилось.

Мне кажется, что перед глазами всё идёт белыми пятнами. Я так боялась подобных ситуаций. А что если мальчишка решил выйти на улицу втихоря и что-то случилось? Господи, это же Москва! Тем более город чужой для него.

Надо собраться, это ведь моя ответственность. Именно я отвечаю за безопасность ребёнка перед его родителями.

— Спокойно, Катя, — твёрдо говорит Константин. — Тут мои ребята, что я к вам приставил, сейчас свяжусь.

Он отходит и полминуты что-то коротко говорит по телефону, мы даже до лифта дойти не успеваем, как из него выходят один из людей Макарского, которого я уже видела в поезде, а с ним и Ромка Ткачёв с виноватым перепуганным лицом.

Я с большим трудом беру себя в руки, чтобы непедагогично не наброситься на мальчишку с упрёками.

— Екатерина Валерьевна, простите, я пошёл купить газировки на первый этаж и там завис перед телеком. А потом забыл, на какой этаж надо и катался на лифте — искал. Они, блина, все одинаковые.

— Рома, ну можно же было взять телефон! — я даже зубы сжимаю, чтобы не накричать, не сорваться. — Иди в комнату и не смей выходить без разрешения.

Охранник удаляется, Ткачёва берётся проводить Карина, а мы с Макарским остаёмся в коридоре вдвоём.

— Ты вся дрожишь, — Костя сжимает мои плечи и начинает их растирать.

— Я понимаю, что таких ситуаций в работе будет масса, но…

— Тебе страшно. Я понимаю. Дети — слишком большая ответственность. Пошли, тебе надо выпить воды. Хотя бы воды для начала.

Сегодня был трудный день. Нервный, длинный. Пришлось много поволноваться, и сейчас, когда Макарский обнимает меня за плечо и прижимает к своему боку, мне вдруг так хорошо. Тепло и спокойно.

Настолько, что я игнорирую пульсирующую в голове мысль, мигающую красной лампочкой и сигналящую об опасности, когда мы входим в мой номер, а за нашими спинами защёлкивается дверь.

17

— Присядь, — Макарский мягко подталкивает меня к креслу, и я опускаюсь, прикрыв глаза.

Он отходит к столику с графином воды, наливает стакан и приносит мне.

— Держи, — протягивает. — Ты молодец, хорошо справляешься. Я, вот честно, давно бы их поубивал или до конца жизни ходил бы дважды в неделю к психотерапевту, проработав в школе, наверное, пару недель всего. А ты держишься, закаляешься. Скоро опыта будет больше, Кать. Хотя я по прежнему не понимаю, что ты забыла в школе.

— Я тебе говорила, что мне нравится работать с детьми, — делаю пару глотков воды, действительно становится чуть лучше. — Да и не представляю даже, куда могла бы пойти работать.

— Да куда угодно, — Макарский опускается рядом на стул. — Хоть даже ко мне в компанию.

— Кассиром в “Орешке”? Нет, спасибо, вот там я точно начну убивать.

Костя тихо смеётся, разряжая обстановку, и я цепляюсь за его улыбку взглядом. Надо признать, она у него очень притягательная. Будь то саркастичная усмешка, искренний открытый смех, как тогда на катере, или обаятельная улыбка, как сейчас.

— Я про головной офис тут, в Москве. Подумай, — говорит тихо.

Я слишком долго зависаю на его улыбке и на том, как движутся его губы, когда он приглушённо говорит. Не могу ничего с собой поделать. Чувствую, как вокруг нас воздух становится каким-то вязким, и у меня даже будто начинает шуметь в ушах, а дыхание сбивается.