Училка и миллионер

Я не хочу это ощущать, но ощущаю, и от этого не спрятаться. Мне нужно подумать, что со всем этим делать, как действовать, как отстаивать себя и сына, если Костя будет пытаться нас разлучить. И… как не думать о нём самом. Я затолкала свои чувства к Макарскому глубоко-глубоко, занавесила их злостью и обидой, задвинула за занятостью на работе и заботой о Саве. Надеялась, что иссохнут и умрут. Но стоило Макарскому появиться, как эти узники подняли голову и снова стали набирать силу.

Как запретить непослушному сердцу стучать быстрее, когда он вот так, рядом, всего в паре метров. Когда моё обоняние улавливает запах его парфюма — того же самого, который я пыталась так тщательно отстирать от своей блузки и бюстгальтера, чтобы не вспоминать и не думать, не проваливаться в мысли и фантазии.

Мучительно, страшно, тревожно. А я должна быть со светлой головой, чтобы не наделать ошибок.

Утром Костя говорит мне собрать важные вещи и подумать, что я хочу забрать с квартиры. Я понимаю, что выбора он не даст, поэтому не спорю. Пока, по крайней мере. Он уезжает, а возвращается через два часа. Мне-то, собственно, и собирать особо нечего. Пока Сава спит первый сон, я складываю в сумки наши вещи, звоню Захару, чтобы забрал кроватку, которую мне отдали Котовские, складываю посуду, тщательно мою микроволновку и мультиварку — их тоже заберёт брат.

Что с работой делать — не знаю. Мало ли как будет дальше. Поэтому звоню директору и сообщаю, что снова ухожу в декрет с сохранением за мной рабочего места. Заявление вышлю по системе на электронку. Это не Наталья Валентиновна, и выслушать мне приходится много неприятного. Но меня это даже не цепляет, к удивлению, наверное потому, что мозг сосредоточен на более серьёзных вопросах.

— Вы готовы? — Макарский обводит взглядом мой чемодан и рюкзак, когда возвращается в квартиру.

— Готовы, — отвечаю сквозь зубы. — Куда ты нас собираешься везти? В Москву?

— Есть два варианта: Москва и Геленджик. У меня и там, и там управляющие офисы. Ты куда хочешь?

— А какая мне разница, где ты меня запрёшь? — вскидываю бровь, ощущая, как волна злости набирает обороты, поднимаясь по горлу.

Макарский прищуривается и делает к нам с Савой пару шагов. Я усилием воли заставляю себя остаться на месте.

— Я не собираюсь запирать тебя, Катерина. Ты по-прежнему может жить как привыкла. Если хочешь работать — пожалуйста. Наймём няню, хотя я бы хотел, чтобы ты посвящала больше сил и времени ребёнку, теперь тебе не нужно зарабатывать на жизнь, об этом позабочусь я. Но если хочешь, если тебе это нужно для социализации — Бога ради.

— Жить как привыкла? — не могу удержаться от сарказма. — Что на счёт личной жизни? Я могу привести молодого человека, мало ли встречу достойного…

Понимаю, что сейчас лучше с огнём не играть, обещала же себе, но ядовитый язык сам наружу лезет. И, конечно, это не может не возыметь последствий.

Вижу, как взгляд Макарского тяжелеет, а ноздри раздуваются. Он поджимает губы, но, бросив короткий взгляд на Савелия, выдыхает.

— Доиграешься, Катерина, — говорит приглушённо. — Хватит меня драконить. Мы всё решим, со всем разберёмся. Сейчас главное — сын.

И тут меня ожидает ещё одно предательство, которое остро полосует по самолюбию, но на это я даже рассердиться не имею права. Сава, до этого молча сидевший у меня на руках, звонко вскрикивает и тянется вперёд ручками в сторону Кости.

Макарский подхватывает малыша и берёт на руки, улыбается ему.

— Ты со мной согласен, пирожок? — подмигивает, а сыну, кажется, это очень нравится, потому что он начинает пищать и хлопать ладошками Костю по лицу.

Мне же ничего не остаётся, кроме как, вздохнув, отвернуться и взять рюкзак с детскими вещами.

— Давай в Геленджик, там хотя бы море, — говорю со вздохом. — И недалеко ехать к брату и тёте. Это же мне можно будет?

— Можно, Катя. Перестань строить из себя кавказскую пленницу.

Не знаю, что за детский сад во мне хочет взыграть, но я едва удерживаюсь от непреодолимого желания показать Макарскому средний палец.

— А ещё у меня есть условие, — решительно снова оборачиваюсь к мужчине.

— Слушаю, — поднимает брови.

— Ты сказал, что и сейчас очень дружен со своей бывшей женой. Я не хочу, чтобы она была гостем в том доме, где будем жить мы с Савелием, не хочу с ней общаться и даже видеть. Твоё дело, какие у вас там отношения, но меня и сына сюда не приплетай.

— Договорились, — почему-то улыбается Макарский, и за эту самодовольную улыбку мне хочется дать ему пощёчину. Чему это он так обрадовался? — Мы с Линой общаться будем только эсэмэсками на Новый год и день рождения. А теперь бери, что нужно в дороге, за остальным багажом я сейчас поднимусь. Пойдём, Катя.

Макарский складывает наши вещи в багажник, поправляет детское кресло в салоне, стаскивая с него остатки упаковки. Наверное, за ним уезжал в эти два часа.

— Мы самолётом? — спрашиваю, наблюдая за его действиями и в сотый раз за сегодня вытирая Савелию текущие слюни. Трястись семь часов в машине бы не очень хотелось.

— Конечно. Я резервировал и в Геленджик, и в Москву.

— Хорошо.