Восьмого марта меня положили в больницу – обычную, районную.
Самой молодой в отделении оказалась моя соседка в палате тетя Таня. Ей шестьдесят лет. Мы подружились. В гости к нам заходила еще Клавдия Филипповна – она с мужем лежала в соседней палате.
Уже четвертую неделю эти женщины жили в больнице и замечательно выглядели: губы всегда накрашены красной помадой и ногти в тон помаде.
Сначала они обычно делились впечатлениями от процедур, потом шли воспоминания.
– Был у меня сосед – старик, – начинала Клавдия Филипповна, – часто в гости заходил и однажды говорит: уйду я скоро, только жалко, Дашка одна останется, ты ее тогда уж возьми себе.
Я его уговаривала: поживи еще. Так нет, повесился. А Дашку я себе взяла – хорошенькая такая, зелененькая. Только улетела весной, так жалко.
– Ой, – говорила тетя Таня, – а у нас тоже был, только желтенький. Мы ему подружку купили – голубую. У них даже птенцы вылупились – все зеленые.
Петровна, энергичная старушка, мыла полы в туалете и по совместительству жила в отделении: ее кровать стояла в коридоре у окна. Только на выходные она ненадолго отлучалась домой. И сразу обратно. Ее неуемной натуре здесь было интереснее.
Завидя в конце коридора незнакомца, она грозно спрашивала, что ему тут надо. Порядок есть порядок, неважно, что Петровна уже много лет была абсолютно глухая.
Было у нее два сына. Тетя Таня рассказывала, что младший – очень хороший, приходит к ней, сядет на краешек кровати, тихонечко посидит и уходит. А старший – пьяница и дебошир.
Я ни того ни другого так и не увидела. Но как-то раз лежу в палате, слышу, в коридоре мужской голос – громко, с надрывом:
– МАТЬ! МАТЬ!
А Петровна наша:
– Что? Что?
Видно, прочитала слово «мать» по губам.
– МАТЬ! ЧТО ЖЕ ТЫ СО МНОЙ ДЕЛАЕШЬ? А?!!
– Что? А? Что?
– МНЕ СКАЗАЛИ, ЧТО ТЫ УМЕРЛА, А ТЫ ТУТ СТОИШЬ!..
Как важен на этой фотографии морозный узор на стекле: он дает преломление взгляду, делает его не прямым, а опосредованным. Сквозь морозный узор обычная улица становится фантастическим пространством.