Учитель истории

— Пата, может, так не положено... Гм, так я уже не маленький, и нечего юлить, всякие сплетни и чушь выслушивать и городить. — Теперь он обернулся и смотрел прямо на Бозаеву. — Нам надо жить, выживать... я сегодня засылаю к вам сватов... Лучше в этом деле мне помоги, и без каких бы то ни было отговорок в эту субботу я хочу на Эстери жениться.

— Малхаз! Малхаз Ошаевич, ты... нет, я не буду говорить, — с широко раскрытыми глазами Бозаева попятилась к двери, у самого выхода застыла, какая-то блаженная улыбка застыла на ее уже немолодом, обветренном лице. — Только в эти дни я тебя по-настоящему узнала. Ты... ты настоящий мужчина! — она взмахнула руками. — Ой, ведь война, а столько дел, столько радостных дел! Я побежала, надо готовиться! — она скрылась, и тут же ее голова появилась вновь. — Малхаз, поверь, она достойна тебя, достойна, — и уже из коридора, уходя. — Как я рада! Какое счастье! Да, мы будем жить, мы будем жить, Малхаз!

Часть III

Пляшем мы как трубадуры,

В нас ужились две натуры —Блуд и святость, мир и Бог!Ф. Ницше, 1898

Уже вплотную к Тереку подошли федеральные российские войска, уже из всех орудий обстреливают и так полуразрушенный Грозный, уже круглосуточно бороздят небо над горами Чечни самолеты и вертолеты, кое-где уже бомбили, и есть слух, что высаживался десант для захвата высокогорных баз чеченских боевиков, — какая тут свадьба, какое веселье? Да в том-то и загадка — чеченцы народ непокорный, строптивый, по своим канонам жить хотят. Как бы под мышкой, будто смущаясь, кто-то притащил к школе, куда к обеду привели невесту, уже видавшую виды гармонь. Вначале потянули инструмент тихо, неуверенно, как бы пробуя на звук; разлилась по аулу и по ущелью грустная народная мелодия, а потом сели рядышком молодые горянки, завели унылую песнь о новой войне, а потом, тоже печальную, о неудавшейся любви. Тут кто-то гаркнул:

— Что за траур в день свадьбы!

— Лезгинку давай! — закричала молодежь.

Моментально, будто из-под земли, в чьих-то предусмотрительных руках забил барабан бешеную джигитовку, сразу же во всю ширь школьного двора образовался танцевальный круг — первым для открытия торжества, по-молодецки гарцуя, пошел в древнем кавказском танце самый старый, самый уважаемый житель села.

— Арс-тохх! — бравадно крича, сделал он первый, взбадривающий музыкантов замысловатый пируэт.

— А-а-йя! — завопил восторгающийся танцем старика круг.

Во всю ширь раскрылась благословенная гармонь, забил в диком темпе кожаный барабан, стал разгораться азарт кавказской лезгинки позабыв о войне, потянулся улыбающийся народ со всего села к школе. А людей в селе ныне много, беженцев с равнины больше, чем сельчан.

Сам Шамсадов Малхаз всю эту процессию тайком наблюдал из окна второго этажа школы. «Почему главный “виновник торжества” не может появляться на чеченской свадьбе?» — как жених впервые осудил он традицию гор. «Надо разобраться», — как историк подумал.

А народ все прибывает, во всех кабинетах с размахом накрываются столы, с первого этажа поползли по округе пьянящие ароматы кавказской кухни; всюду смех, шутки, детский визг.

В том, что жених здесь, особой крамолы нет, просто подтрунивают над Малхазом все кому не лень, посмеиваются: наконец-то обуздали под старость лет. Словом, неуютно жениху на собственной свадьбе. Воспользовавшись запасным выходом, задним двором, а потом и огородами, он покинул село; есть у него с кем поделиться радостью, кто так же, как он, не может присутствовать на свадьбе, но он верит — Ана рада за него!

Пещера Нарт-Корт, где хранится скрываемый тубус Безингера, совсем рядом — через два перевала. Здесь хоть и раскисшее по осени, но подобие дороги, а вернее, колея в глиноземе есть, по которой с альпийских гор сено везут.

Сейчас по колее не пройти, глина к модным туфлям так и липнет, и приходится учителю истории обочины держаться, уже увядающую травку подминать, а травка хоть и на последнем издыхании, по старческой сухости тверда — оставляет на кожаном глянце многочисленные царапины, портит свадебный наряд жениха. Конечно, в таком виде в горы не ходят, да больно уж хотелось Малхазу, чтобы в такой день Ана увидела его в полном параде, а более и разделить-то эту радость вроде и не с кем, до того отстранен он от сельчан, погружен в иной мир, в иную реальность — днем и ночью перед глазами схема Зембрия Мниха. Вроде все слова он давно на чеченский лад перевел, а смысла или загадку понять не может, и картинка внизу какая-то странная — от солнца луч будто в ущелье наискось падает, от земли уходит снова к склону — значит, отражается, или что еще, в общем, пока не по зубам эта схема Шамсадову, да сегодня и не хочет он о ней думать, просто решил разделить свою радость с Аной.