Учитель истории

Однако это не так, и в нынешний, безусловно, судьбоносный, праздничный день загадка схемы Мниха терзает его сознание, не дает расслабиться, свободно и счастливо вздохнуть. Под эти непрестанные раздумья Малхаз довольно быстро преодолел оба перевала; на вершине ветер силен, ледяной, пронзительный. Зато вид — завораживающий, оттого и тянет к вершинам! К северу, к равнинам плотная серовато-мутная непроглядная пелена; это отяжелевшие осенней сыростью равнинные тучи не смогли с ходу покорить вершины Кавказа, застряли, набираясь сил и злости, у подножия Черных гор, и только редкие, более легкие белесо-кучевые округленные, в спокойствии ласковые, облака проникли предвестниками непогоды к высокогорью, еще ласкаются к склонам гор, щедрой влагой лижут неприступные скалы, чтобы еще труднее было по ним ходить. А последний участок пути к пещере — узенькая каменистая тропа, и без ласк облаков вечно скользкая от щедрых всходов лобария, так что след серны или горного козла, не говоря о человеческом, надолго оставляет свой отпечаток на бордово-зеленоватом покрывале лишайника. Тут же, на этом природном подмостке, густо проросли колючие кустарники терна и бирючины, а под ногами на сотни метров отвесная скала, из которой с жизнестойким упрямством кое-где проросли искривленные судьбой деревья и кустарники. На самом дне манящей ленточкой блестит обмельчавшая по осени тихая речушка: все дико, все первозданно, тишина, будто покой перед зимней спячкой.

Созданные в худшем случае для вымощенных брусчаткой улиц Англии, кожаные подошвы туфель Малхаза предательски скользили, терн щедро выцарапывал нити из дорогого костюма, из гнездовий в расщелинах скалы выпорхнули встревоженные горные клушицы, запорхали над головой матово-черным блестящим опереньем, а клювы контрастно-красные, издают переливчатую трель — журят пришельца, да не так злобно, может, даже с обидой, что давно не бывал.

Лаз в пещеру еле заметный, небольшой, так что маленький Малхаз с трудом пролезает. По щедрой, искрящейся капельками влаги паутине узнает — давно он здесь не был, да и летучие мыши тоже не летают, их помет иссох, стал мукообразным, видимо, птицы в спячку легли или в предгорья, в более теплые края, поближе к людям улетели; совсем в одиночестве Ану оставили.

Окончательно измазав костюм, Шамсадов проник внутрь пещеры: здесь очень темно, воздух спертый, сухой, давящий тайной тысячелетий. Второпях он забыл взять фонарик, вроде и знает родное убежище, а головой о каменные выступы пару раз до боли стукнулся, да это не боль — ноющее сердце яростно бьется в виски: вдруг тубус не найдет?

Одной рукой крепко прижимая тубус к груди, другой судорожно хватаясь за обросшую мхом скалу и хилые колючие ветки кустарников, бочком, не глядя вниз, еле-еле (из-за нарядных туфель) прошел он обратный путь по горной тропе. И только добрался до безопасного пологого склона альпийской горы, как услышал знакомое глухое блеяние кавказской серны. Прямо перед ним, глядя на него, стоят грациозно стройные горные антилопы. Боясь их вспугнуть, Шамсадов застыл в оцепенении. А стадо серн, выказывая ему полное доверие, как по команде склонило головки к граве, будто мирно пасутся, и только на конце загнутые маленьким крючком изящные рога самца торчат вертикально вверх — вожак всегда настороже.

— Ана, они тебя встречают! — сияя, зашептал Малхаз.

Не торопясь, очень осторожно учитель истории — ныне жених, открыл тубус Безингера. Только разложил на увядающей пожелтевшей траве картины, как две совсем молоденькие, еще не облинявшие к зиме рыженькие серны с белым брюшком и подбородком, играючи, азартно скача, приблизились к картинам, будто приветствуя Ану, ласково склонили головки и, нежно блея, вроде бодаясь, затеяли тут же что-то вроде танца, описывая полукруг. И тут прозвучал протяжный, шипящий свист самца — сигнал тревоги. Стремительными стрелами рванулись серны в сторону ущелья, легко спрыгнули с десятиметровой скалы и скрылись, словно их и не было тут.

Теперь и Малхаз встревожился: хищник рядом, и это — наверняка человек, а иначе какой зверь с наветренной стороны, прямо с вершины засаду устраивает.

Если бы Малхаз сразу же побежал вверх, то вся округа была бы в поле его зрения, и человек с его скоростью вряд ли смог бы за это время скрыться; да времена не те, всякий вооруженный до зубов сброд под видом боевиков бродит по горам, и что еще опаснее — может, и российский десант. А в его руках бесценное творение истории, и теперь не кто-либо иной, даже не Давид Бензингер, а он — Шамсадов Малхаз, несчастный учитель истории, запоздалый жених — главный и единственный хранитель тайны тысячелетия, и ему никак, ни в коем случае рисковать нельзя.