Учительница

Я с самого начала знала, что она умерла. Не было смысла скрывать это, обманывать читателей. У меня была отправная точка. Эльза Вайс мертва. Я должна была выдумать ее жизнь. Но как можно выдумать жизнь? Я напрасно искала ее следы – и ничего не находила. Я искала ее в разных источниках, но она не фигурировала ни в одной из книг по истории того периода – ни по имени, ни по фамилии. Она не появлялась ни в одном из немногих опубликованных мемуаров и дневников о жизни в Берген-Бельзене, как будто стерлась из памяти, стала невидимой. Я попыталась различить черты ее юного лица на нескольких сохранившихся фотографиях, сделанных в начале путешествия на перроне в Будапеште и по прибытии поезда в Швейцарию. Никаких следов. Ее не было ни на одном переднем плане, она не высовывала голову в окно, как будто заранее съежилась в одном из вагонов, требуя, чтобы ее оставили в покое, как будто уже тогда предначертала себе, что будет присутствовать только в классной комнате. Как будто уже тогда отдалась на милость благословенному забвению. Эту историю нужно искать в другом месте, не в книгах. Искать, слушая устные предания, которые ничего не сообщают напрямую, не передают никаких сведений и не обучают в традиционном смысле слова, а указывают место на карте мира, которое когда-то отпечаталось в потаенном уголке сознания немногих из ее учеников, место учительницы. Вы можете побродить по нему. А можете никогда больше туда не попасть. Можете прожить целую жизнь, забыв, что когда-то там побывали. Возможно, впредь все мои путешествия будут связаны с тем, что однажды я наткнулась на это место, которое внезапно потребовало воплотиться на бумаге.

Я почувствовала себя неловко, оказавшись так близко к Эльзе Вайс, почти дыша ей в затылок. Она, со своей стороны, ускользала от меня, не поддавалась – лишь глазами и жестами приказывая держаться подальше, обойтись только самым необходимым. Но что необходимо в жизни человека? Я не знаю. Течение повседневности, якобы безмятежное, или, может быть, грубое вторжение кризисов? Мое своеволие пугало меня. Я дала ей другое имя. Я сблизила ее с одними людьми, а других не подпускала к ней. В основном я не позволяла людям к ней приближаться. Я думала, что она не потерпит слишком большой толпы вокруг себя.

Мир снова вернулся на круги своя. Я могла свободно перемещаться по миру. Европа больше не была путем к отступлению – она стала для меня тихой гаванью, где можно найти убежище. Я посетила дом, где она жила в Тель-Авиве. Но осталось ли что-нибудь в этом доме – в квартире, закрытой для посетителей, в опаленных солнцем перилах балкона, в шатких ставнях, – что могло бы пролить свет на загадку, которой была ее жизнь? Мог ли ее дом в Коложваре, в котором она родилась около века назад, помочь в решении головоломки? Или, быть может, разгадать ее могли бы море и бассейн – ее единственные верные союзники?